Озеро призраков

— Да лесной он человек. Он больше с деревом наговорится, чем с людьми. Пыльным мешком стукнутый… Места свои знает, где гриб водится, где ягода растёт. А держит их в кулаке… Были года — грибов по всей округе не сыщешь, а он завсегда с полной корзиной идёт. Мы, мальчишки, бывало, просим его: «Дядя Вань, возьми с собою по грибы?» Места ведь не его…

Тракторист ловко одной рукой достал из кармана рубашки сигарету, спички, зажал коробок под мышкой, чиркнул, прикурил, выпустил широкую струю дыма и с сигаретой во рту продолжал, морщась от дыма, попадавшего в глаза:

— Он оглядит нас поочерёдно, потом скажет: «Вот этого возьму с собой, остальные гуляйте». Вот ведь жила!

— Всё-таки показывал, — заступился я за Седого.

— Показывал. Кольке Пантюхину, Мишке Егорову. Они у него в любимцах были…

Мой взгляд впервые задержался на парне. Лицо круглое, волосы жёсткие, нос короткий. Нижняя губа отвисла, будто её оттянула прилипшая сигарета.

— Не подскажешь, кто у вас в деревне угол может на лето сдать? — спросил я у него, меняя тему разговора.

Парень долго и сосредоточенно думал, держа сигарету между пальцев и роняя на замасленные штаны пепел. Высунулся зачем-то из кабины, посмотрел на переднее колесо, подпрыгивавшее на неровной дороге, и не спеша ответил:

— К деду Филиппу подвезу. Он не откажет к себе пустить — деньги любит, да и дом у него просторный. Один со старухой живёт. Правда, старуха вредню-ю-ющая…

Деда Филиппа мы увидели во дворе. Это был сухой старик лет семидесяти пяти, в старых ботинках без шнурков, надетых на босу ногу, в просторной рубашке, поверх которой болтался на сухом теле меховой жилет. Лысая голова была непокрыта. Он натягивал проволоку на рамки для ульев, орудуя кусачками и утконосами на заваленном кудрявыми стружками самодельном верстаке.

Парень сказал ему:

— Во, дед, постояльца привёз тебе. На всё лето. Пособление будет твоей старухе.

Тракторист зубасто оскалился. Он, видно, имел в виду деньги, которые старик возьмёт с меня за наём комнаты. Дед Филипп взглянул на моего сопровождающего, грязного, в масле, и сказал ему:

— Ты, Петька, не тарабань. Без тебя договоримся.

— Во даёт, — блеснул на меня глазами парень. — Уж и в бутылку полез. Ему заработать привезли, а он…

Парень независимо сплюнул и вразвалку пошёл к трактору. Трактор выкинул из трубы синюю гарь дыма и, подпрыгивая на комковатой дороге, покатил на другой край деревни.

— Издалека к нам? — спросил старик, оценивающим взглядом осматривая меня.

Я сказал ему, зачем приехал, на какой срок. Он стряхнул с колен приставшие мелкие стружки и щепки, присел на ошкуренное бревно, пригласил меня:

— Присаживайся! — Взял с верстака рамку с натянутой проволокой, бросил в кучу готовых: — Не знаю, что и делать, — сожалеючи сказал он. — И уважить хочется, и… — Он вскинул на меня пасмурные глаза: — Мать занеможила, третий день пластом лежит. Сам вот кручусь по хозяйству… А вам бы небось хотелось на довольствии хозяйском состоять?

Я подтвердил. Дед Филипп потёр ладонями колени.

— Старуха вот… — Он с минуту молчал, глаза смотрели в одну точку, он раздумывал. Потом повернул голову ко мне:

— Знаешь что, парень? Видишь через тын избу? Во-он она. Познакомлю я тебя с Иваном Прокофьевичем. Может, у него с недельку поживёшь, а там, глядишь, и старуха моя на ноги встанет — ко мне переедешь. А щас без старухи хозяйство вести? — Он пожевал сухими губами. — Может, в деревне кто возьмёт? — спросил сам себя. — Если только бабка Олюниха. Сходить? — И сам себе ответил: — Только вряд ли. Не то время. А Ивана я попрошу. Уважит. Сам-то в лесу, ужотко придёт. Как? — спросил он, видя моё молчание.

Я устал после трудной и дальней дороги. Ходить по деревне мне не хотелось. Хотелось войти в избу, лечь на лавку или сундук, ещё лучше, если есть, на прошлогоднее сено, отдохнуть, а потом думать, как быть дальше.

Следуя своим мыслям, я спросил старика:

— Иван Прокофьевич? Это не тот, про кого мне тракторист рассказывал? Видали мы его — в лес пошёл. У вас Седым его прозвали.

Старик покачал головой, полез в карман за куревом, не нашёл того, что искал. Смешно выругался, ударив себя по коленям руками, сжатыми в кулаки.

— Вот ведь люди! Право слово, яблоко от яблоньки недалеко падает. Петька про него тебе набрехал? Слушай ты его!..

Дед Филипп долго крутил головой, надсадно кашлял в кулак, будто внутренности себе выворачивал, и ругался. Успокоившись, спросил:

— Что ещё Петька набрехал?

Я не ожидал, что разговор примет такой оборот, что мои слова так заденут старика, и поспешил замять разговор.

— Отец! — вдруг послышался слабый старческий голос из избы. — Подь сюда!

Дед Филипп приподнялся, выпрямил застывшую от старости спину.

— Старуха зовёт. Первый раз в три дня. Отудобела знать. Ты посиди, я счас.

Он ушёл, а я посмотрел на избу Ивана Прокофьевича, за тын. Дом был большой, старый, но крепкий. Брёвна чистые, ровные, хотя и потемневшие. За домом располагался огород, сад с пятью или шестью яблонями, дальше, за покосившейся изгородкой, переплетённой ветками чёрной смородины, лужок, на котором возвышалась, крытая дранью, крыша погреба.