Ожерелье королевы

– Прошу вас, – почти умоляюще настаивала Николь, – скажите мне; что сталось с Жильбером? Вы молчите, вы отворачиваетесь… Быть может, воспоминание о нем оскорбляет вас, удручает?

В самом деле: голубое домино не только отвернулось, но и поникло головой, словно груз воспоминании был чересчур тяжел для него.

– Когда Жильбер любил мадмуазель де Таверне… – произнесла Олива.

– Имена называйте лоташе, – перебило ее голубое домино. – Разве вы не обратили внимание, что я их и вовсе не называю?

– Когда он так любил ее, – со вздохом продолжала Олива, – что каждое дерево в Трианоие звало об этой любви…

– О! – произнесло голубое домино; мягкое покачивание головы выдавало улыбку, появившуюся под маской. – О вас, о Жильбере и еще об одной особе мне известно все, что может быть известно вам самой, милое дитя мое!

– Скажите мне откровенно: что сталось с Жильбером? – Разве вы не слыхали, что он умер?

– Да, но…

– Так вот: он умер.

– Умер? – с недоверчивым видом переспросила Николь.

Внезапно она содрогнулась так же, как и в первый раз.

– Ради Бога, сударь, – сказала она, – окажите мне услугу!

– Две, десять – сколько вам будет угодно, дорогая Николь!

– Снимите маску!

– Здесь это невозможно.

– Вы боитесь, что я вас узнаю!

Голубое домино больше не заставило себя упрашивать; оно направилось в темное место, которое указала ему молодая женщина, и, очутившись там и отвязав маску, показало свое лицо Оливе, – та с минуту пожирала его взглядом.

– Увы, нет! – топая ногой и вонзая ногти в ладони, сказала она. – Увы, нет, это не Жильбер!

– А кто же я?

– Не все ли мне равно, раз вы – не он?

– С сегодняшнего дня, дорогая Олива, – вы видите, что я оставляю в покое Николь, – с сегодняшнего дня, дорогая Олива, перед вами открывается все ваше будущее – счастливое, богатое, блестящее.

– Вы так думаете?

– Да, если вы и впрямь решились на все, чтобы с моей помощью достичь цели.

– О, на этот счет будьте спокойны!

– Только не надо больше вздыхать так, как вы вздохнули сейчас.

– Поговорим о том, о чем вам желательно.

– Почему вы убежали с Босиром?

– Потому что я хотела покинуть Трианон, и должна была бежать с кем-нибудь. Я не могла больше оставаться для Жильбера крайним средством, презираемой заменой.

– Десять лет верности из-за гордыни, – заметило голубое домино. – О, как дорого вы заплатили за свое тщеславие!

Олива расхохоталась.

– Я прекрасно понимаю, над чем вы смеетесь, – серьезно произнес незнакомец. – Вы смеетесь над тем, что человек, который утверждает, будто ему известно все, обвиняет вас в том, что вы десять лет хранили верность, тогда как вы и не подозреваете, что вас можно обвинить в подобной глупости. Боже мой! Раз речь зашла о физической верности, милая девушка, то я знаю, о чем я должен теперь говорить. Да, я знаю, что вы вместе с Босиром были в Португалии, что вы провели там два года, что после этого вы уехали в Индию, уже без Босира, с капитаном фрегата, который прятал вас у себя в каюте и который позабыл вас в Шандернагоре, на материке, когда возвращался в Европу. Я знаю, что у вас было два миллиона рупий на расходы в доме одного набоба, который держал вас за тремя решетками. Я знаю, что вы бежали. Я знаю, наконец, что, разбогатев, – вы унесли с собой два браслета с мелким жемчугом, два брильянта и три крупных рубина, – вы вернулись во Францию, в Брест, и там, при высадке в гавани, ваш злой гений снова привел к вам Босира, и тот едва не упал в обморок, когда узнал в вас, смуглой и исхудавшей, вернувшуюся во Францию бедную изгнанницу!

– Но кто же вы такой. Боже милостивый? – произнесла Николь. – Откуда вы все это знаете?

– Я знаю, наконец, что Босир увез вас, доказал вам, что он вас любит, продал ваши драгоценности и довел вас до нищеты… Я знаю, что вы его любите, что, во всяком случае, вы так говорите и что, раз любовь является источником всех благ, вы должны быть самой счастливой женщиной в мире.

Олива опустила голову, закрыла лицо рукой, и сквозь пальцы этой руки были видны две слезы, скатившиеся из глаз.

– И эту женщину, такую гордую и такую счастливую, вы сегодня вечером купили за пятьдесят луидоров! – сказала она.

– Вы стоите гораздо дороже, и я докажу вам это. О, не отвечайте мне – ведь вы ничего не понимаете.., а кроме того… – прибавил незнакомец, склонившись в сторону от Оливы.

– А кроме того?

– А кроме того, сейчас мне необходимо все мое внимание.

– В таком случае, я умолкаю.

– Нет, как раз напротив: говорите со мной, о чем хотите. Боже мой! Рассказывайте мне о любых пустяках, это мне безразлично, лишь бы у нас с вами был вид людей, занятых разговором.

– Будь по-вашему. А все-таки вы оригинальный человек.

– Дайте мне руку, и мы с вами походим. И они принялись ходить между группами людей; она выгибала свою тонкую талию и делала головкой, изящной даже под капуцинкой и шейкой, гибкой даже под домино, такие движения, что все знатоки смотрели на нее с вожделением.

Тут двое пеших гуляющих прошли мимо группы, в центре которой человек изящного сложения, с непринужденными, гибкими движениями, что-то говорил трем своим спутникам, а те, казалось, слушали его весьма почтительно.