Она оценила ту деликатность и сдержанность, какие вложила Жанна в свои импровизированные свидетельские показания, равно как и поистине замечательный такт, с которым после своего успеха она осталась в тени.
И потому королева вместо того, чтобы принять предложение Жанны – засвидетельствовать ей свое почтение и удалиться, удержала ее любезной улыбкой.
– Поистине это счастье, графиня, что вы помешали мне вместе с принцессой де Ламбаль войти к Месмеру, – заговорила она. – Вы только подумайте, какая гнусность: меня видели то ли у дверей, то ли в прихожей, и этим воспользовались как предлогом, чтобы раззвонить, что я была в том месте, которое называют залом припадков!
– Однако, – заметила принцесса де Ламбаль, – как могло получиться, что агенты господина де Крона ошиблись, если присутствующие знали, что королева здесь? По-моему, тут какая-то тайна: ведь агенты лейтенанта полиции действительно утверждают, что королева была в зале припадков.
– Это верно, – задумчиво произнесла королева. – Для господина де Крона тут нет никакой выгоды; он человек порядочный и он меня любит, но вот агенты могли быть подкуплены, дорогая Ламбаль. Вы же видите: у меня есть враги! Этот слух должен иметь какие-то основания. Расскажите нам все подробности, графиня.
Жанна покраснела. Секрет был у нее в руках – секрет, одно слово о котором могло разрушить ее влияние на судьбу королевы.
Открыв секрет, Жанна теряла возможность быть полезной и необходимой ее величеству. Это разрушило бы ее будущее, и она, как и в первый раз, решила быть сдержанной. Я – Ваше величество, – проговорила она, – там действительно находилась какая-то очень возбужденная женщина, у которой были судороги и бред. Но мне кажется вошла г-жа де Мизери.
– Угодно ли вашему величеству принять мадмуазель де Таверне? – спросила горничная.
– Ее? Ну конечно! Ах, какая церемонная! Никогда не нарушит этикет!.. Андре! Андре! Идите же к нам!
– Ваше величество! Вы слишком добры ко мне, – с благодарностью отвечала Андре.
Тут она заметила Жанну, которая, узнав вторую даму-немку из благотворительного учреждения, с притворной скромностью покраснела.
Принцесса Ламбаль воспользовалась подкреплением, подоспевшим к королеве, чтобы вернуться в Со.
Андре заняла место рядом с Марией-Антуанеттой, и ее спокойный, испытующий взгляд остановился на г-же де ла Мотт.
– Так вот, Андре, – заговорила королева, – вот эта дама, к которой мы ездили в последний день заморозков.
– Я узнала эту даму, – с поклоном отвечала Андре.
– А знаете ли, – сказала ей королева, – что рассказали обо мне королю?
– О да, я знаю, – отвечала Андре, – только что об этом рассказал его высочество граф Прованский.
– Это прекрасный способ, – с гневом заявила королева, – распространять ложь, предварительно воздав должное правде… Но оставим это. Я вместе с графиней присутствовала при том, как излагались эти обстоятельства… Кто вам покровительствует, графиня?
– Сначала мне покровительствовала славная женщина – госпожа де Буланвилье, – отвечала Жанна, – потом у меня был развращенный покровитель господин де Буланвилье.. Но с тех пор, как я вышла замуж, – никого! Никого! – произнесла она, весьма искусно подчеркнув последнее слово. – Ох, простите, я забыла благородного человека, великодушного принца…
– Принца, графиня? Кто же он?
– Господин кардинал де Роан.
Королева сделала резкое движение в сторону Жанны.
– Мой враг! – с улыбкой сказала она.
– Но, сударыня, кардинал преклоняется перед вашим величеством, – по крайней мере, я так думаю, – и, если я не ошибаюсь, его уважение к августейшей супруге короля не уступает его преданности.
– О, я верю вам, графиня! – возвращаясь к своей обычной веселости, подхватила Мария-Антуанетта. – Верю отчасти. Да, да, тому, что кардинал преклоняется.
– Имею честь заверить ваше величество, что господин де Роан… – начала Жанна с серьезным видом и с проникающей в душу интонацией.
– Отлично, отлично, – перебила ее королева. – Раз вы такая пылкая его защитница.., раз вы его друг…
– О сударыня! – произнесла Жанна с прелестным выражением почтения и целомудрия.
–..то вы знаете и я знаю, что кардинал меня обожает. Решено. Передайте ему, что я на него не сержусь.
Эти слова, содержавшие в себе горькую иронию, глубоко проникли в испорченную душу Жанны де ла Мотт.
Жанна, натура вульгарная и развращенная, увидела в проявлении гнева королевы досаду на поведение кардинала де Ровна.
«Ее величество досадует, – сказала она себе. – А коль скоро есть досада, значит есть и еще кое-что».
Рассудив, что противодействие прольет свет, она принялась защищать г-на де Роана со всей изобретательностью и со всем любопытством, коими природа, как добрая мать, столь щедро ее наделила.
Королева слушала.
«Она слушает», – сказала себе Жанна.
Но вдруг в соседнем кабинете раздался чей-то молодой, громкий, жизнерадостный голос.