Озябший ангел

– Здравствуй, – ответила она. И, не давая ему вставить и слова, сказала: – Слушай, Вова, ты бы заглянул к старикам, а? Николай Павлович сегодня упал. Да и вообще они оба захандрили. Надо бы растормошить их. Сходишь?

– Конечно. Я как раз и шёл к вам.

– Вот молодец. А я в больницу, и потом сразу в ночную смену на завод. Ну, пока, – сказала она и пошла дальше.

– Тётя Клава! – окликнул её Вовка.

– Да-а? – приостановилась она.

– Наши под Москвой немцев разгромили!

– Ух, ты! Вот это новость. Спасибо! – крикнула она. – Это здорово!

И заторопилась в больницу. Мальчик в раздумье остановился: «Мне так хотелось порадовать их в Новый год. Но до него ещё дожить надо. Да и Николаю Павловичу сейчас плохо. Значит, сейчас и надо нести». Вовка вернулся домой, достал из тумбочки одну из шоколадок, вдохнул её запах. Голова слегка закружилась. Он грустно улыбнулся, положил шоколадную плитку в карман и отправился в мастерскую. Там ему обрадовались, как родному.

– Вова, неужели ты? – воскликнул Николай Павлович, садясь на койке.

– А что, похож на деда Мороза? – пошутил мальчик. – Здравствуйте.

Обитатели мастерской ответили ему. Он снял фуфайку, прислушался: радио выключено. Понял, не знают. Держать такую новость в себе выше всяких сил. И, не умея скрыть радость, он громко спросил:

– А вы знаете, что Красная Армия начала наступление под Москвой?

Все на какое-то мгновение замерли. Олег Павлович, боясь ошибки, недоверчиво спросил:

– Вова, ты ничего не путаешь?

– Не путаю. Об этом все говорят. Войска Западного фронта перешли в наступление.

– Ура! – воскликнула Светлана и, схватив Федьку в охапку, крепко прижала его к себе. – Это же настоящий праздник.

– Вот бы и у нас начали наступление, – умоляюще сложив на груди руки, прошептала Зайтуна.

– Боже мой! Какое же это счастье, – облегчённо вздохнул Николай Павлович. – Я уже и не чаял дождаться его. Брат, иди-ка, обнимемся.

Ещё не утихло радостное оживление, как Вовка вытащил из кармана шоколадную плитку и, подняв её над головой, сказал:

– А это вам к празднику.

Последовала ещё одна немая сцена всеобщего удивления. А он отдал шоколад Светлане и, подойдя к радио, включил его. Зазвучала мощная симфоническая музыка. Тогда он наполовину приглушил её и пошёл поздороваться со стариками. Мимоходом взглянул на малышей. Те уже были под шоколадным гипнозом. Они, сгрудившись у прикроватной тумбочки Светланы, неотрывно смотрели на это редчайшее по нынешним временам чудо.

– Проходи-проходи, – Николай Павлович, поманил мальчика к себе. – Ты-то мне и нужен. Я тебя очень жду.

Олег Павлович вышел навстречу Вовке и, пожимая ему руку, сказал:

– Ну, ты умеешь удивить. Молодец. Пойду к радио поближе, хочу это сообщение своими ушами услышать. До сих пор не верю.

Вова подошёл к постели Николая Павловича. Поздоровался. Сел возле него на табурет.

– Как здорово, что ты пришёл, – сказал Николай Павлович. – Ты стихи Ольги Берггольц слушаешь по радио?

– Когда есть время, слушаю. Они мне нравятся, – ответил мальчик.

– Я так и думал. Тебе не могут не нравиться стихи. Рад, что не ошибся. Мне тоже захотелось выказать свои чувства городу. И как раз сегодня я закончил единственное в своей жизни стихотворение. Позволь мне прочесть его тебе?

– Конечно. Но, может быть, вы его для всех прочитаете?

– Все наши его уже слышали.

– Ну, хорошо, – сказал Вовка. – Я готов.

И Николай Павлович негромко, но с чувством прочёл:

Ленинграду

История твоя, о град благословенный!

Вновь обжигает нас как леденящий дождь.

Нам жить одной судьбой лишь несколько мгновений,

А ты опять от нас великой жертвы ждёшь.

Ты помнишь многое, опальная столица:

И гордый блеск побед, и торжество стихий,

Монаршьи милости безжалостной десницы,

И ярость мятежей, и сладость литургий.

Гражданскую войну ты помнишь и блокаду,

Разруху и нужду, и слёзы юных вдов,

И тот недолгий мир… И снова канонада

Тревожит чуткий слух усталых фивских львов.

И стаи черных дней, круги свои сужая,

Задумчиво кружат над судьбами людей,

Там среди них и смерть. Её не замечают:

Похожи на неё все нынче до ногтей.

И радостна она, что стужа, мрак в квартирах,

Что голод, как паук, лишает жертвы сил,

Что рушатся дома, и кладбища всё шире,

И павших перечесть не хватит и чернил.

Но страха нет почти. Горит в буржуйках мебель.

И делим тщательно голодный свой паёк.

И ставим чайники. А ночью – сны о хлебе.

С утра же – вновь борьба за каждый свой денёк.

Но и за жизнь других… Что может быть дороже?

Ведь милосердие непросто сохранить.

Согреть чужую жизнь – благоволенье Божье,

Но как же трудно всем ходить, жалеть, любить…

Вдруг проявилось всё: и жертвенность, и низость.

Поступки каждого распознаны войной.

Но не сдадимся мы! Я знаю. Я предвижу

День торжества, о милый город мой.

Окончив читать стих, он спросил Вовку:

– Ну как, получилось?

– Получилось, – ответил тот. – Мне тоже хлебушек снится.