П. А. Столыпин

«Дана конституция. Ну, так что же? И ее бюрократы сведут на нет», – думалось мне.

Швейцара Дементия все награждали.

– А что? Как вы думаете? – говорю огорченному земскому начальнику, уволенному по прошению, которого он не подавал. – Хорошо служить швейцаром у министра?

– Гораздо лучше, чем министром; даяний много, ответственности никакой. И этак-то ему валит деньга каждый день.

– Исконный русский обычай давать на чай. И вольтерьянцы супротив этого восстают совершенно напрасно.

– Скверный обычай. Он, пожалуй, и бомбиста невзначай пропустит.

– А все же швейцаром у министра служить хорошо. Попросимся разве? А?

– Не примет. Физиогномии у нас с вами не такие и миндалий этих самых нет. Никакого вида мы из себя не представляем.

V

Около трех часов из внутренних комнат прошло семейство Петра Аркадьевича: гувернантка, дочери, маленький сынок. Его вели за ручки, и он звонко, радостно чему-то смеялся. За ним шла девушка-подросток в коротком платьице, с приветливым личиком и ласковою улыбкою…

Кто бы мог тогда думать, что через неделю эти неповинные дети будут варварски искалечены бомбою, брошенною тремя обезумевшими евреями?

Бомба разорвалась, как известно, в этой самой передней, перебив десятки людей, совершенно безобидных. Но могло быть и хуже. Описанные нами порядки приема неоспоримо доказывают, что если бы убийцы не опоздали явиться и пришли бы до двух часов вместо половины четвертого, сказали бы Замятину какой-нибудь вымышленный предлог, их бы пропустили в секретарскую, как военных, а оттуда ничего бы уже не стоило метнуть бомбу в приемный кабинет… Столыпин погиб бы. Соображая возможность гибели министра, я думал: «Не то чтобы Столыпин был незаменим. Найдутся: земля наша не клином сошла. Но переменилась бы система. Она – эта система управления – много раз уже менялась. Обыватель сбит с толку: не знает, чему ему верить? чего ждать? Шатанье у всех. Что будет завтра – никому не известно, а меньше всего – тем, которые стоят у власти сегодня».

Через неделю, когда разразился взрыв на даче министра, мне сейчас же вспомнилось, как мало Федоров (он погиб при взрыве) обратил внимание на мои предостережения. Пока гром не грянет, у нас не принято креститься, зато после все усердствуют, часто выше меры и разума.

Мне возразят: как же быть? Террористы не щадят себя. Не обыскивать же всех желающих представиться министру? Зачем же всех? Но за улицею следует наблюдать. Кто и что несет с собою, идя на аудиенцию, об этом не мешает справляться.

Полицейских, жандармов, сторожей, помню, толпилась уйма в тот день, когда я был на даче Столыпина. Но они только толпились, галдели и зевали. Спросите у них: что вы тут делаете? Охраняем его высокопревосходительство! – ответят. Но в чем заключается эта их охрана, ни один не ответит. Повторяется у всех старая история Мымрецова, который знал только одно: тащить и не пущать. И все эти охранители не шагнули дальше.

Но это с одной стороны. Есть и другая сторона: наши сановники щеголяют своею храбростью, правильнее: неосторожностью.

То время далеко и невозвратимо, когда я встречал на улицах Петербурга покойного государя Николая Павловича шествующим в одиночку по панелям, залитым народом.

Уже в 1863 г. М. Н. Муравьев ездил по улицам Вильны в карете, окруженный во всю прыть несущимся конвоем. Совершить покушение при такой обстановке было мудрено, не говоря уже о технике взрывчатых снарядов, далеко не достигавшей тогда нынешнего ужасного ее совершенства.

Приемы у Муравьева бывали, но неизвестному лицу попасть на них было мудрено, а пронести оружие и совсем трудно. Первое марта 1881 года показало нам, на что способны фанатики. Взрыв на Аптекарском острове и покушения в Севастополе и Москве явились еще более внушительными предостережениями и… совершенно ничему никого не научили. На днях погиб в Симбирске губернатор, разгуливавший по улице, точно вокруг него была какая-то счастливая Аркадия.

Столыпин 12 марта не погиб только благодаря случайности.

VI

В половине седьмого я был наконец принят министром. Меня очень интересовала личность Столыпина. О нем разно говорили.

«Оборвет или не оборвет? – думалось. – По прежним шаблонам: возьмет просьбу, не прочтет, бросит отрывистые фразы: о чем просите? А? Что такое? Хорошо, я распоряжусь… Или же Петр Аркадьевич толково расспросит и проявит хотя бы слабую личную инициативу?»

При проходе из секретарской в приемный кабинет я внезапно был ущемлен за плечо каким-то охранительным чином. Громким шепотом он скомандовал:

– Не подходите близко к его высокопревосходительству. Становитесь тут у самой двери.

Странное усердие! Если бы у меня был браунинг и злые намерения, то, спрашивается, какая разница: стоял ли бы я на расстоянии одного шага или трех шагов, отделявших дверь от стола министра?

Но чин охраны не хотел этого сообразить. Он, очевидно, щеголял в виду начальства своею неусыпною зоркостью.