Падение дома Ашеров

By the utter simplicity, by the nakedness of his designs, he arrested and overawed attention.	Приковывала взор и потрясала душу именно совершенная простота, обнаженность замысла.
If ever mortal painted an idea, that mortal was Roderick Usher.	Если удавалось когда-либо человеку выразить красками на холсте чистую идею, человек этот был Родерик Ашер.
For me at least, in the circumstances then surrounding me, there arose out of the pure abstractions which the hypochondriac contrived to throw upon his canvas, an intensity of intolerable awe, no shadow of which felt I ever yet in the contemplation of the certainly glowing yet too concrete reveries of Fuseli.	По крайней мере, во мне при тогдашних обстоятельствах странные отвлеченности, которые умудрялся мой мрачный друг выразить на своих полотнах, пробуждали безмерный благоговейный ужас - даже слабого подобия его не испытывал я перед бесспорно поразительными, но все же слишком вещественными видениями Фюссли.
One of the phantasmagoric conceptions of my friend, partaking not so rigidly of the spirit of abstraction, may be shadowed forth, although feebly, in words.	Одну из фантасмагорий, созданных кистью Ашера и несколько менее отвлеченных, я попробую хоть как-то описать словами.
A small picture presented the interior of an immensely long and rectangular vault or tunnel, with low walls, smooth, white, and without interruption or device.	Небольшое полотно изображало бесконечно длинное подземелье или туннель с низким потолком и гладкими белыми стенами, ровное однообразие которых нигде и ничем не прерывалось.
Certain accessory points of the design served well to convey the idea that this excavation lay at an exceeding depth below the surface of the earth.	Какими-то намеками художник сумел внушить зрителю, что странный подвал этот лежит очень глубоко под землей.
No outlet was observed in any portion of its vast extent, and no torch or other artificial source of light was discernible; yet a flood of intense rays rolled throughout, and bathed the whole in a ghastly and inappropriate splendor.	Нигде на всем его протяжении не видно было выхода и не заметно факела или иного светильника; и, однако, все подземелье заливал поток ярких лучей, придавая ему какое-то неожиданное и жуткое великолепие.
I have just spoken of that morbid condition of the auditory nerve which rendered all music intolerable to the sufferer, with the exception of certain effects of stringed instruments.	Я уже упоминал о той болезненной изощренности слуха, что делала для Родерика Ашера невыносимой всякую музыку, кроме звучания некоторых струнных инструментов.
It was, perhaps, the narrow limits to which he thus confined himself upon the guitar which gave birth, in great measure, to the fantastic character of the performances.	Ему пришлось довольствоваться гитарой с ее своеобразным мягким голосом - быть может, прежде всего это и определило необычайный характер его игры.
But the fervid facility of his impromptus could not be so accounted for.	Но одним этим нельзя объяснить лихорадочную легкость, с какою он импровизировал.
They must have been, and were, in the notes, as well as in the words of his wild fantasias (for he not unfrequently accompanied himself with rhymed verbal improvisations), the result of that intense mental collectedness and concentration to which I have previously alluded as observable only in particular moments of the highest artificial excitement.	И мелодии и слова его буйных фантазий (ибо часто он сопровождал свои музыкальные экспромты стихами) порождала, без сомнения, та напряженная душевная сосредоточенность, что обнаруживала себя, как я уже мельком упоминал, лишь в минуты крайнего возбуждения, до которого он подчас сам себя доводил.
The words of one of these rhapsodies I have easily remembered.	Одна его внезапно вылившаяся песнь сразу мне запомнилась.