Падение дома Ашеров

I well remember that suggestions arising from this ballad, led us into a train of thought wherein there became manifest an opinion of Usher's which I mention not so much on account of its novelty (for other men* have thought thus), as on account of the pertinacity with which he maintained it.	Помню, потом мы беседовали об этой балладе, и друг мой высказал мнение, о котором я здесь упоминаю не столько ради его новизны (те же мысли высказывали и другие люди) [Уотсон, доктор Пэрсивел, Спаланцани и в особенности епископ Лэндаф - см. "Этюды о химии", т. V. -Прим. автора] сколько ради упорства, с каким он это свое мнение отстаивал.
This opinion, in its general form, was that of the sentience of all vegetable things.	В общих чертах оно сводилось к тому, что растения способны чувствовать.
But, in his disordered fancy, the idea had assumed a more daring character, and trespassed, under certain conditions, upon the kingdom of inorganization.	Однако безудержная фантазия Родерика Ашера довела эту мысль до крайней дерзости, переходящей подчас все границы разумного.
I lack words to express the full extent, or the earnest abandon of his persuasion.	Не нахожу слов, чтобы вполне передать пыл искреннего самозабвения, с каким доказывал он свою правоту.
The belief, however, was connected (as I have previously hinted) with the gray stones of the home of his forefathers.	Эта вера его была связана (как я уже ранее намекал) с серым камнем, из которого сложен был дом его предков.
The conditions of the sentience had been here, he imagined, fulfilled in the method of collocation of these stones-in the order of their arrangement, as well as in that of the many fungi which overspread them, and of the decayed trees which stood around-above all, in the long undisturbed endurance of this arrangement, and in its reduplication in the still waters of the tarn.	Способность чувствовать, казалось ему, порождается уже самым расположением этих камней, их сочетанием, а также сочетанием мхов и лишайников, которыми они поросли, и обступивших дом полумертвых дерев - и, главное, тем, что все это, ничем не потревоженное, так долго оставалось неизменным и повторялось в недвижных водах озера.
Its evidence-the evidence of the sentience-was to be seen, he said, (and I here started as he spoke), in the gradual yet certain condensation of an atmosphere of their own about the waters and the walls.	Да, все это способно чувствовать, в чем можно убедиться воочию, говорил Ашер (при этих словах я даже вздрогнул), - своими глазами можно видеть, как медленно, но с несомненностью сгущается над озером и вкруг стен дома своя особенная атмосфера.
The result was discoverable, he added, in that silent yet importunate and terrible influence which for centuries had moulded the destinies of his family, and which made him what I now saw him-what he was.	А следствие этого, прибавил он, - некая безмолвная и, однако же, неодолимая и грозная сила, она веками лепит по-своему судьбы всех Ашеров, она и его сделала тем, что он есть, -таким, как я вижу его теперь.
Such opinions need no comment, and I will make none.	О подобных воззрениях сказать нечего, и я не стану их разъяснять.
Our books-the books which, for years, had formed no small portion of the mental existence of the invalid-were, as might be supposed, in strict keeping with this character of phantasm.	Нетрудно догадаться, что наши книги - книги, которыми долгие годы питался ум моего больного друга, - вполне соответствовали его причудливым взглядам.
We pored together over such works as the	Нас увлекали "Вер-Вер" и
"Ververt et Chartreuse" of Gresset; the	"Монастырь" Грессэ,
"Belphegor" of Machiavelli; the	"Бельфегор" Макиавелли,
"Heaven and Hell" of Swedenborg; the	"Рай и ад" Сведенборга,