Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

Мы уезжаем по своим делам, предупрежденные, что обязаны быть здесь к пяти часам дня. Опоздать в этом случае было бы неуважением. Приезжаем мы ровно к пяти и, выйдя из запыленной, проделавшей в этот день немалый путь «Победы», вдруг останавливаемся. Дух совершенства, который невозможно уже забыть, наполняет воздух. Это не грубый запах еды, пусть и очень вкусной, а именно дух, говорящий о чем-то более высоком, чем стремление к утолению голода. И мы не сразу садимся за еду. Вместе с заведующим я несу к хаузу отдельное небольшое блюдо с пловом и прошу глубокоуважаемого устада Бобо-Мирзо и его почтенных друзей разделить с нами счастье вкушения столь замечательного чуда, каковым является приготовленный им плов. Старый «мастер плова» не говорит ни слова. Он принимает блюдо, ставит его посередине, произносит молитвенную формулу. То же делают другие старики. За изготовление плова Бобо-Мирзо не берет денег. Этот достойный ужин для себя и друзей и есть его плата. Этим и живут старики, сидящие возле чайханы…

Мы едим плов без помощи ложек, стараясь подражать аксакалам. Иначе это кощунство: ложка, металлическая или деревянная, разрушает структуру напоенного особым ароматом риса, превращает его в обыкновенную кашу. Каждое зерно являет собой прообраз всего творения, и здесь, как и везде, нельзя разрушать гармонию. Впрочем, это обычное варварское высокомерие — презирать другой народ за свойственную ему манеру жизни. Между тем, я вижу, что Николай Иванович внимательно наблюдает за тем, как едят старики. Никто не касается еды другого. Берется тремя пальцами кусок мяса с вершины конуса, облепляется на своей части блюда рисом и отправляется в рот. Плов невозможно иначе есть. Я, впрочем, знаю, что шурпу эти старики едят деревянными ложками, как едят серебряными суп из рептилий завсегдатаи в парижском ресторане «Орион». Видимо, я правильно решил начать изучение Ханабада с чайханы…

Это переплетение много лет некошенной травы и одичавших, причудливо изогнутых веток деревьев было пугающе непонятным. И плоды, перезрелые, неестественно крупные, имели некий багровый оттенок. Персики, яблоки, лиловатые, величиной с кулак сливы валялись на земле, тяжелые гроздья винограда светились сквозь листву. И видны были остатки стен, проломы дувалов. Не было ни дороги, ни тропинок, все это стояло сплошной стеной, огороженное речкой, которую легко было перейти вброд, по камушкам. А по эту сторону висела в воздухе дорожная пыль, сотни людей на ишаках и в больших, с колесами выше человеческого роста арбах ехали, не поворачивая головы в эту сторону. Но они все знали и видели. Это чувствовалось в особой напряженности их позы, когда проезжали мимо, в отстраненности взгляда.

— Что это там? — с удивлением спросил старший из гостей.

Я как бы заново посмотрел туда, за речку. Действительно, почти рядом теснятся дома и дворики старого города, начинаются хлопковые карты, где каждый метр земли на учете. Вокруг пустыня и горы, а здесь вдруг целый огромный массив с плодоносящими деревьями, древней кирпичной кладкой в арыках, тысячами поющих в ветвях птиц, стоит в запустении. Ни одного человека не видно среди этой безудержной зелени…

Я знал уже про это и все объяснил. Конная армия Буденного в Тридцатые годы боролась здесь с басмачеством. За два года прошла она всю Ханабадскую равнину, горы, пустыни и оазисы. Там, где обнаруживались басмачи, селения окружались, так что и птица не могла оттуда улететь. После орудийной подготовки в дело шли клинки. А по древней, еще зороастрийской традиции, нельзя заново селиться там, где произошло великое смертоубийство, ибо оно обязательно повторится. Безразлично, от чего бы это ни случилось: от мора, землетрясения или человеческой злобы.

В разных местах Ханабада можно увидеть такие мертвые селения. Туда прорывается вода из речек и арыков, цветут и плодоносят сады, но люди туда не ходят…

Гости молчали. Николай Иванович захотел было перейти на ту сторону, но кто-то предупредительно крикнул с остановившейся арбы, что не надо этого делать.

— Почему? — спросил Николай Иванович.

Человек на арбе ничего не ответил, только указал камчой в гущу зелени. Там, совсем вблизи, оплетя толстую виноградную лозу, висела змея. Г олова ее покачивалась у самой воды, словно выжидая того, кто ступит сюда. И тут мы увидели, что и на других деревьях висели змеи. Они сплетались и расплетались: сами похожие на ветви, трава внизу колебалась от их невидимого присутствия…

Мы долго ходили по базару. Кажется, что общего имеют переход на звеньевой метод хозяйствования и базар. Но я уже упоминал о роли базара в ханабадской истории. Впрочем, и мировая история не обходилась без этого. Эго лишь казалось властителям, что они правят миром. Все в конце концов начиналось и заканчивалось на базаре…

Тысячами невидимых нитей связан ханабадский базар с мировой политикой. Дело здесь не просто в возможности приобретения там атомного реактора. Достаточно остановиться и понаблюдать день или два за его жизнью. И не нужно идти в глубь торговых рядов, чтобы ощутить крепость этих нитей.