Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

Вот у самых ворот неровной стайкой сидят благообразные старики. Перед ними скромные коврики, на которых стоят мешочки с зеленым насваем и стаканчики для отмеривания. Тут же пиалы, и чайничек с геок-чаем, которым обычно угощают серьезного покупателя. Насвай продают желающим и насыпают его в узкие бумажные кулечки. Вот и все. Но я знаю, что если подойду и скажу некое слово, то старик в плюшевой тюбетейке с присущей ему обходительностью нальет и протянет мне пиалу янтарного чая. А передавая пиалу, лишь слегка коснется моего мизинца, к которому приклеится зернышко зеленоватого теста. Прихлебывая чай и беседуя со стариком, я могу положить его под язык…

Есть тут и более серьезные продавцы, перед которыми и вовсе лежат пустяки: горка ваты, шнурки для ботинок. Время от времени к ним подходят какие-то люди, говорят одно-два слова и уходят. Потом подходят другие люди, выслушивают эти слова и исчезают, будто проваливаются сквозь землю. И больше ничего. Но кому-то это очень нужно, и расчеты тут идут уже на десятки тысяч рублей. Ханабадский базар полон тайн.

Бывает, что появляется тут вдруг новый милиционер, молодой человек в только что выданной форме со звездочками младшего лейтенанта и комсомольским значком. Он замечает какие-то незаконные действия, кричит, разбрасывает ногами чайники и мешочки, даже задерживает кого-то. Старики терпеливо сносят все это и подбирают разбросанный товар. Потом сходятся вместе, пьют чай и ведут разговор о случившемся.

— Хороший молодой человек, честный. Это сразу по его лицу видно! — говорит один.

— И смелый, настоящий джигит! — поддерживает его второй. — Как вы думаете, Сулейман-ака, из каких мест он родом, какого племени? Я его впервые у нас вижу.

— Слышал, что он оттуда, откуда и наш почтенный Назрибулло, который теперь секретарем в облисполкоме, — сообщает третий.

— Вот ты, Мамедали-ака, и посети сегодня почтенного своего земляка Назрибулло, — говорит первый старик. — Передай ему наши пожелания здоровья, а заодно похвали достоинства этого молодого человека, который назначен к нам в милицию. Если он от необдуманной горячности избавится, то хорошо будет служить, далеко пойдет.

Старики согласно кивают головами.

— А ты, почтенный Музафар-ака, скажи о том же самом своему племяннику, который у нас в милиции работает. Думаю, что пока этого будет достаточно.

— Да, да, молодежь надо учить! — соглашаются старики.

На следующее утро младший лейтенант является на службу в то же самое время. Он проходит и, не глядя на мешочки и пиалы, здоровается со стариками, держа правую руку у сердца. Старики кланяются в ответ, перешептываются.

— Достойный молодой человек… Старших уважает!

Всего этого не объяснишь гостям.

Третью неделю бороздим мы ханабадские просторы, переезжаем из одной части Ханабада в другую, и теперь заехали в такие места, что здесь кажутся утерянными всякие координаты пространства и счет времени. Целый час уже, натужно воя, взбирается машина на вершину песчаной горы. Впереди еще большие горы, и ветерок свистит на вершинах, срывает и крутит песок, передвигая его по кругу, как в громадном котле. Вдруг обнажается остов древнего строения с проваленной крышей, чьи-то кости, старый казан. Через полчаса все это вновь опускается на дно песчаного океана и никогда больше не явится свету. Это здесь исчезла когда-то огромная армия персидского царя, и никого не осталось, чтобы рассказать о ней…

И вдруг слышится гулкий собачий лай. Он какой-то рыкающий, и мы непроизвольно вжимаемся внутрь старого «виллиса» с двумя ведущими, который единственный пока может осилить эти пески. Где-то наверху бархана появляются две громадные собаки серо-желтого цвета, скорее похожие на сказочных зверей. В два-три прыжка они догоняют нас, и вот уже с двух сторон лезут в машину чудовищные квадратные пасти. Но в это время откуда-то слышится легкий свист, и собаки оставляют нас.

Только теперь видим мы на вершине бархана человека. Он в черном тельпеке, длинные космы овечьей шерсти падают ему на лицо. Не поворачивая головы, недвижно сидит он на маленьком коврике, один в пустыне, и никого не видно вокруг до самого горизонта. Но я знаю, что это не так. А человек этот — кумли, «житель песков», пасущий здесь колхозную отару в трехстах километрах от главной усадьбы. Это могло произойти даже не с дедом его, а с прадедом два века назад; когда тот во время ссоры убил соплеменника. И аксакалы изгнали его из аула сюда — пасти скот. Его дети, внуки и правнуки — до седьмого колена, обязаны жить здесь. Их могут навещать родственники, но они не имеют права приближаться к своему аулу. Таково проклятие. Иногда из таких людей образовывались даже целые аулы-кумли, но не было случая, чтобы те раньше установленного срока возвращались к своему роду.

Кумли — это люди, живущие по своему собственному закону, многие, родившиеся и выросшие здесь, не хотят уже возвращаться в оазисы. Два-три раза в году им привозят сюда необходимые товары, а во время окота направляют в помощь людей…