Падшие люди

У меня из головы не шла женщина, которую я видела с доктором Шивершевым. Она была так уверена в себе, так не похожа на меня – трепещущий мешок непреодолимых страхов. Лицо доктора Шивершева светилось торжеством, и уж тем более он ни капли не смутился, что его застали в «Десяти колоколах» в обществе столь нечестивой особы. Мне было неприятно узнать, что мой врач, по сути, единственный мужчина, которому я доверяла, оказался не лишен типичных мужских слабостей. Томас не солгал: доктор Шивершев действительно любил шлюх. К моему глубокому сожалению, он был ничем не лучше других самцов: так же невоздержан, неразборчив в своих желаниях – животное с выпученными глазами, которое, по словам мужчин, они не в состоянии в себе обуздать. Я хотела, чтобы мои мужчины были такими, о каких мне говорили с детства, – достойными, умными, морально устойчивыми, – но я больше не верила в их существование.

В ту ночь я проснулась от хрюканья свиней, копошившихся под моей кроватью. Я заглянула туда, но свиней не увидела. Вместо них на полу лежала на спине Мейбл. Она смотрела прямо на меня, прижимая к губам белый палец – просила, чтобы я не шумела. Она утопала в грязной жиже, взбаламученной свиньями. Волосы и кожа ее были мокрые, словно она вылезла из воды. Жестом она предложила мне лечь рядом. Я спустилась на пол, легла на живот и, перебирая локтями, поползла к ней. Волосы и ночная сорочка отяжелели от грязи, придавливая меня к полу.

– Я же обещала, что напишу тебе, – прошептала Мейбл, когда я добралась до нее.

– Какое же это письмо? А где свиньи?

– Они – злобные твари. Я их прогнала. Смотри, Сюзанна, ничего нет.

Она приподняла голову, глядя на свой живот. Ее брюшная полость была вскрыта, часть верхнего покрова с одной стороны откинута. Мейбл принялась вытягивать свои кишки. Я сообразила, что жижа, по которой я ползла, это вовсе не грязь, а кровь Мейбл. Платье на ней было алое, но руки черные и мокрые.

– Мейбл, прекрати! Тебя нужно зашить, – сказала я.

– Он его вырезал. Это ведь хорошо, да? Смотри, ничего нет.

С кровати донесся шум, будто кто-то задыхался.

– Там моя мама? – спросила я у Мейбл.

– Нет, – отвечала она. – Это твоя бабушка. Она еще жива. Поторопись!

Кровать опустилась на нас, словно ее ножки съежились. Мне пришлось выползать из-под нее, лежа на спине. Мейбл осталась на полу, а я снова забралась на постель.

Мейбл оказалась права: на моей кровати в Челси лежала моя бабушка. Оттого что она корчилась от боли, простыни сбились в потный ком. Она сходила под себя. Как же я ненавидела ухаживать за ней. Вздохнув, я принялась вытаскивать постель из-под бабушки. Ну вот, придется мыть ее, стирать белье – опять. Я расплакалась. Я-то ведь думала, что бабушка умерла, но, должно быть, ошиблась. Мне казалось, это так несправедливо. Седые жесткие волосы бабушки были спутаны, глаза навыкате, как у испуганной лошади, морщинистое лицо имело почти фиолетовый цвет. Она все еще извивалась в агонии, как женщина, пытающаяся выродить слишком крупного младенца, и ногтями скребла по губам. Я оставила постель в покое, села на краешек кровати, вцепилась в медное навершие на спинке, закрыла глаза и стала ждать, когда шум прекратится.

Бабушка наконец затихла. Мне не терпелось сообщить хорошую новость Мейбл. Я снова залезла под кровать. Мейбл смотрела в другую сторону. Я потянула ее за волосы, чтобы привлечь к себе внимание. Волосы ее теперь были не мокрые, а сухие, и имели оттенок темной меди. Она повернулась. Вместо Мейбл мне улыбалась Айлинг. Ее гладкое лицо сияло. Те же веснушки, маленький шрам на подбородке. Я тронула его, она засмеялась. Я вспомнила, что на шее у нее тоже был шрам, и стала искать его, но не нащупала. Продолжая смеяться, Айлинг шлепнула меня по рукам, чтобы я убрала их от нее, затем поцеловала меня в лицо и привлекла мою голову на свою худую грудь.

– Как тебя угораздило попасть в такой переплет? – спросила она.

– Ты же меня бросила. А я не знала, что делать. И теперь не знаю. Ты вернулась?

– Нет. Я пришла лишь для того, чтобы сказать: ты должна полагаться только на себя. Ты не слышала моего крика? Я кричу тебе, кричу, а ты не слышишь.

Мы лежали вместе под кроватью. Такого восхитительного чувства свободы я давно уже не испытывала. На моей ночной сорочке темнели пятна грязи и крови, платье Айлинг было кипенно белым. Я коснулась губами ее щеки, чтобы вспомнить, какая она нежная, вдохнуть запах фиалок. Айлинг любила фиалки.

– Если б я рассказала тебе про бабушку, ничего этого могло бы и не произойти, – произнесла я.

– Я оставила своего мальчика в Килдэре, – отвечала она. – Набила его рот торфом с отцовской земли. Укрыла его им, как одеялом, и оставила там. Казалось, он просто спит. Оставила и убежала.