Падшие люди

Мужчин, что были в пабе, я не боялась. Как всегда, одни меня игнорировали, другие разглядывали, оценивая внешность. А вот женщины были настроены враждебно. Борясь за мужское внимание, они готовы были выколоть чужачке глаза куском битого стекла, порезать ей лицо, чтобы остался шрам, – лишь бы она не представляла для них угрозу. К моим туфлям липли опилки, коими был засыпан пол. В пабе висело густое облако табачного дыма, стоял отвратительный запах несвежего пива, стойка бара была липкой. Я пробиралась через толпу раскрасневшихся обрюзгших рож; куда ни кинь взгляд, всюду красные глаза и распухшие носы пьяниц. Хорошо, что лицо у меня в синяках, а щеки нарумянены, как это принято у женщин Уайтчепела, подумала я. Сразу видно, что я из местных. Я втиснулась между двумя мужчинами у барной стойки, и бармен сразу же меня заметил: преимущество – или проклятие – высокого роста. Он спросил, чего я желаю, а я и не знала и потому попросила налить рому – алкоголь, что был в чести у Энни Чапмэн. Тошнотворная гадость. Я пригубливала это мерзкое пойло, стараясь не выдать своего отвращения, а потный бармен, с руками толстыми, как деревья, вдруг поставил передо мной еще одну рюмку.

– Вторую я не заказывала, – отмахнулась я, не понимая, в чем дело. Или в питейных подают рюмку за рюмкой, пока не скажешь: хватит? Неудивительно, что бедняки все время пьяные – и бедные.

– Кажется, ты тут кое-кому приглянулись. Повезло. – Угрюмый бармен качнул головой в сторону того, кто меня угостил.

Мой взгляд заскользил вдоль барной стойки, пока не наткнулся на знакомую фигуру доктора Шивершева. Все такой же неряшливый, он сидел на табурете с противоположной стороны и смотрел прямо на меня. Кривя губы в усмешке, он поднял свой бокал и кивнул. Рядом с ним стояла вызывающе красивая широкоскулая женщина с томными глазами. Она всем телом прижималась к его плечу, словно девица из салуна на Диком Западе. Лицо ее обрамляли завитки светлых волос. Шляпки на ней не было, и держалась она так, что сразу было понятно: она не нуждается в спасении. С другого боку от доктора Шивершева стоял мужчина с рыжеватыми бакенбардами, в ярком жилете и сюртуке. Он курил трубку.

Женщина наклонилась к доктору Шивершеву и что-то шепнула ему, подмигнув мне. Тот что-то сказал мужчине с бакенбардами, и все трое рассмеялись. Я чувствовала себя полной идиоткой. В раздражении схватила рюмку с ромом, быстро опрокинула ее в себя, со стуком опустила на барную стойку и наградила всех троих убийственным, как мне казалось, взглядом, хотя, скорей всего, они прочли в нем – и не ошиблись, – что меня вот-вот вырвет. Потный бармен забрал рюмку, а я кинулась вон из паба, пытаясь сдержать панику. В груди у меня полыхал настоящий пожар, из глаз брызнули слезы. Я пронеслась мимо тех мужчин, что ранее осматривали меня с ног до головы. Они опять не сдвинулись с места, лишь немного отклонились в стороны, словно травинки от дуновения ветерка, и продолжали свой разговор. Я вылетела на улицу, и меня стошнило прямо на тротуаре.

23

После этого я к рому не прикасалась. Я и прежде мало пила, но не из-за того, что меня к тому никто не склонял: Айлинг, конечно же, предлагала. Просто мой организм алкоголь не принимал. Это я обнаружила во время нашей с ней совместной поездки в Брайтон.

Мы решили отправиться туда на поезде, а все потому, что Айлинг хотела посетить Королевский павильон[17]. Разумеется, я тоже была не прочь его посмотреть, но именно Айлинг выдвигала идеи и строила планы, а я лишь шла у нее на поводу. Любому, кто брал на себя труд наблюдать за нами, было очевидно, что мы с Айлинг сблизились. Правда, сама я об этом не задумывалась. Знала только, что благоговею перед ней. Я тенью следовала за подругой. Айлинг хватало смелости делать все то, на что я не отваживалась. Дерзкая, бесстрашная, она с бесстыдной самонадеянностью всегда оставалась самой собой и от природы была оптимисткой, твердо верила: что бы ни случилось, все будет хорошо. И я тоже начинала в это верить. Айлинг заменила мне и сестру, и близкую подругу, которых у меня никогда не было. Мы старались все время быть вместе, а если нам приходилось разлучаться, я часами думала о ней. Всякий раз, когда я позволяла себе помечтать о будущем, в нем непременно присутствовала Айлинг: она верховодила, я подчинялась, причем с великой радостью.

Тот день, когда мы поехали в Брайтон, выдался ясным и солнечным. Мы не верили своему счастью. Правда, поезд был битком набит пассажирами, будто у всего Лондона возникла та же идея, что и у нас. По прибытии мы сразу отправились к морю. Гуляли по причалу, сидели на берегу, на гальке, впивавшейся нам в ягодицы, бросали чайкам улиток, наблюдая, как птицы их ловят. В конечном итоге решили в павильон не ходить. Вскоре после полудня Айлинг предложила возвращаться домой, чтобы не угодить в час пик.

– Что-о? Только приехали и сразу уезжать?! Это же была твоя идея, – заметила я.

– Нет, так нечестно, – заявила Айлинг.

– Что «нечестно»?

– Сама заставляешь меня строить планы, а потом критикуешь.

– Я не критикую.