Падшие люди

В следующее мгновение я сообразила, что это всего лишь портновский манекен, одетый в жалкие старые лохмотья. Я прижала руку к груди. Сердце колотилось как бешеное. Меня саму била дрожь.

На манекене были темно-бордовые юбки, синий бархатный жакет с высоким воротом и черными парчовыми пуговицами. На голове едва держалась дешевая черная соломенная шляпка, украшенная бумажными цветами и ягодами – дрянная вещица дешевой кустарной работы, из тех, что продавались в галантерейной лавке, где работала Мейбл. На юбке виднелись темные, затвердевшие потеки, как будто носившая ее женщина пролила что-то на ткань, а на бархатном жакете – множество прорех и порезов, а также несколько засохших темно-коричневых пятен.

Зачем Томас нарядил манекен и поставил его так, чтобы он возвышался прямо над ним?

У ног манекена я заметила ворох одежды. Нагнувшись, вытащила белую нижнюю юбку, тоже изодранную и изрезанную. Я подняла ее на вытянутой руке. На ней темнели знакомые бурые пятна. По опыту я знала, что это кровь. Я бросила юбку на груду одежды, выпрямилась – и увидела кулон в виде сердечка. Тот самый, что Томас сорвал с моей шеи; тот самый, что раньше принадлежал другой женщине. Теперь он украшал манекен. У меня свело живот, колени подкашивались. Вроде бы Малышка Полли была в щегольской черной шляпке, когда ее зарезали? Я стала судорожно вспоминать подробности о жертвах других преступлений – о Смуглой Энни и об остальных. Не упоминала ли я в своих записях, как была одета Смуглая Энни? А не ее ли это синий бархатный жакет?

Меня лихорадило от страха, унять дрожь не удавалось. Может быть, манекен и есть та «женщина», о которой Томас бормотал в спальне, женщина, замучившая его своим шепотом? Или она – собирательный образ его жертв, трансформировавшийся в его воображении в дух возмездия, который он обрядил в черные одежды, чтобы вновь переживать воспоминания о каждом убийстве? Или это какой-то извращенный символ его искусных преступлений, глядя на который он хоть каждый день может нахваливать себя за изобретательность?

Я втягивала в себя спертый чердачный воздух, пытаясь укротить свои мысли, обуздать воображение. Я не имела доказательств того, что эти вещи принадлежали уайтчепелским жертвам, да их было не так уж и много. Кроме того, в газетах не сообщалось, что убийца снимал с убитых женщин одежду.

Я поспешила уйти, заперла на замок дверь и крадучись спустилась вниз, к своей комнате. На верхней площадке парадной лестницы что-то лежало. Я на цыпочках приблизилась к предмету, и сердце из груди чуть не выскочило. Расческа Айлинг! Ошибки быть не могло: монетное серебро, пожелтевшие кабаньи щетинки, ручку обвивает сияющая прядь медных волос.

К глазам подступили слезы. Только я нагнулась, чтобы поднять расческу, как меня кто-то резко толкнул в спину. Я кубарем покатилась вниз по лестнице. Инстинктивно схватилась за голову, свеча выпала из руки и погасла. Я плашмя приземлилась у подножия лестницы, с трудом дыша и изнывая от острой боли.

В маленькие окошки на входной двери струился тусклый свет раннего утра. Я снова обратила взгляд на лестницу. На верхней площадке плыла, словно фея, янтарная дымка другой свечи. Могу поклясться, что я заметила взмах длинной заплетенной косы и белую ночную сорочку. Это была миссис Уиггс, больше некому.

Я попыталась собраться с мыслями. Все тело болело, но я четко понимала: нельзя, чтобы меня обнаружили с ключом от чердака в руке. Мне удалось отпихнуть ключ по полу подальше от себя. Он залетел под буфет у входной двери. И я потеряла сознание.

27

– Ее надо уволить, – потребовала я. Спокойно, без крика. Мы находились в столовой. Я сидела в кресле, Томас расхаживал передо мной по ковру, словно прусский солдат по Европе. На нем были все те же обгаженные брюки, в которых он притащился домой.

В результате падения с лестницы я получила ушибы и ссадины, но, слава богу, обошлось без серьезных травм. Миссис Уиггс, вне сомнения, была сильно разочарована. Разумеется, это она, собственной персоной, случайно обнаружила меня. Куда ж мы без нее?! И дня бы не протянули! Очнулась я оттого, что кто-то за руки волок меня по полу столовой. Я увидела свои белые ступни, носочками обращенные к небесам, и пришла в недоумение, не понимая, почему мир отодвигается от меня. Может, я умерла? Миссис Уиггс кряхтела от напряжения, затаскивая меня в кресло, тем более что я сопротивлялась. Наверно, шел уже восьмой час: за окнами было довольно светло, насколько это бывает в безотрадный лондонский день в самом конце сентября.

Миссис Уиггс оставила меня в столовой, а сама пошла будить Томаса. Шлепала его по щекам, совала ему под нос нюхательные соли, но ее попытки увенчались успехом лишь через час.

Больше всего пострадал мой лоб, на котором сияла, как маяк, зеленая шишка размером с яйцо. В голове стучало, будто я выпила бутылку бренди. Приведя в чувство Томаса, миссис Уиггс пришла ко мне с холодным компрессом.

– Убирайтесь, – прошипела я. – Я всё видела! Это вы столкнули меня. Хитростью завлекли на лестницу, положив там расческу, и столкнули вниз.