Падшие в небеса. 1937 год

Он был настойчив. Но Вера, почему-то его невзлюбила. Она нагрубила ему. Это было около полугода назад. Она, тогда, даже не запомнила имени этого человека. А он, оказался, вот таким важным типом, тут, в тюрьме, где теперь сидит ее отец. Щукина задумалась: «Стоит ли доверять этому армянину? Может он теперь вот так хочет отомстить? Просто вот так поглумится или еще чего доброго будет требовать от нее любви? Они ведь эти кавказцы — горячие парни! Не одной юбки не упускают. Да, теперь она в его власти. Нет, как она может быть в его власти. Нет, он, конечно, многое может, но он не все силен. Да и неизвестно — что он потребует. Нужно подождать».

— Так вы мне расскажите? — переспросил Григорян.

— Извините, но мне так стыдно, как вас зовут? Я не запомнила, — смущаясь, ответила Вера.

— Ну, вот тут хоть вы сказали честно. Да нет. Мне не обидно — кто я такой, что бы вы меня тогда запомнили?! Да и виделись мы всего то, как мне не изменяет память — несколько раз. И все. Пять шоколадок и три цветка! Гвоздики! Точно помню! Покупал в киоске на проспекте Сталина. Вот и все, — Григорян рассмеялся.

Вера натянуто улыбнулась. Ей стало стыдно, что она съела те шоколадки. Если бы знала — что вот так… придется встретиться — в рот бы не взяла!

— Ну, да ладно. Меня зовут Александр. Саша. А полное имя Александр Рубенович. Но лучше будет, все-таки, если вы меня назовете — Саша. Это согреет сердце армянина! — Григорян вздернул руку и поднял палец вверх.

— Простите Александр Рубенович. Но я, не могу вас, так звать. Извините.

— Хорошо, хорошо. Но мне то можно вас называть — Верочка? Вы не обидитесь?

— Нет, что вы! Вы называйте.

— Хорошо, спасибо Верочка, так, что случилось?

— Папа. Мой папа не виновен. Он, ни в чем, не виновен. Его забрали 15 декабря. Утром увезли из дома. А перед этим за два дня увезли из дома дядю Леву Розенштейна. Там у них на паровозоремонтном заводе в цехе какая то авария была.

Их обвинили во вредительстве. Бред! Абсурд! Во вредительстве — моего отца и дядю Леву! Да они от Колчака город освобождали! А тут! Бред! — у Веры на глаза навернулись слезы. Григорян стал хмурым. Он не перебивал собеседницу. Закинув — ногу на ногу, развалился в кресле и дымил папиросой.

— Так, вот, после того как его забрали папу, о нем — ничего. Мама с ума сошла.

Она все слезы выплакала. Она ходила сюда каждый день. Каждый день как на работу.

А потом, потом. Вот, так,…а потом, потом она не выдержала и покончила с собой. А дом подожгла. А об отце мы так ничего и не знали. Мама ходила, а ее все отправляли. И ничего. И вот, я решилась. Почему, почему нам ничего не говорят и передачу не принимают? А? Вот я и пришла! — у Веры сорвался голос. Девушка заплакала. Григорян затушил папиросу, вскочив, подошел к Вере и погладил ее по плечу:

— Ну-ну, конечно, Верочка, не надо. Конечно, Верочка я понимаю. Мама! Такое, горе. Но, вы и нас Верочка, поймите. Нас тоже поймите. Нам тоже сейчас трудно.

— Что?!! — не поняла Вера. Она, подняла на офицера, полные слез, глаза. Смотрела на него и не понимала — о чем он говорит?! Григорян вновь закурил. Он, подошел к окну и смотря на улицу, сквозь стекло, ответил:

— Видите ли, Вера. Я знаю об этом инциденте на заводе. Там рапорт даже до Москвы дошел. Понимаете, до Москвы. Там люди погибли. Там — котел взорвался. Понимаете. И крыша рухнула. И производство встало. Вот такие пироги. И на Лубянку доклад ушел. Вот. А раз Москва, так следствие было жестким. Верочка. И самое страшное — выяснилось, что там действительно была диверсия. Была. Там, правда — все подстроено было…

— Что?! Что вы хотите этим сказать?! — Вера поднялась с кресла и внимательно смотрела на Григоряна. Он снял трубку с телефона. Дождавшись ответа — грубо сказал:

— Алло, оперуполномоченного Мельникова ко мне. И пусть с собой все по делу Розенштейна захватит. Да, да, вредительство на паровозоремонтном заводе. Все материалы. Все! Григорян, вернулся в кресло — сел тяжело и неуклюже. Тяжело вздохнул. Майор внимательно взглянул на Щукину, которая, опустила голову. Несколько минут томительного ожидания. Вера даже расслышала, какие-то звуки, там, за дверью. Бряцкала решетка. Железо скрежетало и скрипело. Григорян, курил одну папиросу, за другой. Вера допила чай и поставив стакан на стол, поправила волосы. В дверь кабинета постучали.

— Да, войдите, — небрежно бросил Григорян. В помещении появился низкий и толстый человек в форме. Три алых «кубика» в петлицах. Портупея неряшливо болталась на его животе. Мужчина, совсем лысый, держал под мышкой — большую, красную папку. Маленькие, немного похожие на поросячье — глазки, тревожно бегали — не зная, на кого смотреть, то ли на Веру. То ли на майора.

— Товарищ майор оперуполномоченный Мельников по вашему приказанию прибыл!

— Мельников. Вы захватили материала по Розенштейну?!

— Так, точно! Вера напряглась. Сердце екнуло. От слов этого мерзкого, маленького, человека, зависит судьба ее отца и дяди Левы!

— Докладывайте Мельников.

— В присутствии посторонних? — удивлено спросил Мельников.