Падшие в небеса. 1937 год

— А ты, можешь это опровергнуть? — ухмыльнулся богослов. Павел застонал. Он попытался вновь дернуться, но не смог. Руки не подчинялись ему.

— Почему я должен это опровергать? Почему? Что тебе надо? От меня? Что надо? Прикрикнул Клюфт. Он разозлился. Но это была злость не на богослова, а на собственное бессилие. Павел понимал, что богослов вновь загнал его в мысленный тупик и выиграл спор. Но это так не хотелось признавать.

— Мне ничего не надо. Я хочу, что бы тебе было легче. Но ты, как я вижу — ты сам этого не хочешь…

— Легче? Да я мучаюсь! Понимаешь, после того, как поговорю с тобой — мучаюсь! — признался Павел.

— Вот и хорошо. Вернее, это, так и должно быть. Все люди мучаются — пока найдут себя. Пока придут к Богу. Это длинная дорога…

— Дорога? Почему? Почему твой Бог не сделает, что бы она была прямой и короткой? — как нерадивый школьник у учителя спросил Павел.

— А это, ты, у него спроси… — ласково ответил богослов. Он медленно поднялся с края кровати и внимательно посмотрев на Клюфта, улыбнулся. Павел всматривался в его лицо.

— Что меня ждет? Если я поверю тебе? А богослов?! Что меня ждет? — вдруг, словно признав свое поражение — с надеждой спросил Павел. Богослов, тяжело вздохнул и кивнув головой, тихо ответил:

— Ты уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге. Ибо Господь дает мудрость. Из уст Его — знание и разум! Он сохраняет для праведных — спасение! Он — щит, для ходящих — не порочно. Тогда ты уразумеешь правду и правосудие, и прямоту всякую другую стезю. Когда мудрость войдет в сердце твое, и знание будет приятно душе твоей. Тогда рассудительность будет оберегать тебя, разум будет охранять тебя. Дабы спасти тебя от пути злого, от человека, говорящего ложь. Павел закрыл глаза. Он тяжело дышал. Он хотел, еще что-то спросить у богослова, но не мог открыть рот. Когда же Клюфт напрягся и посмотрел на человека в грязно-зеленом плаще, то вместо него увидел силуэт в белом халате…

— Опять бредил?! Вон, правда, глаза открыл!.. Ой! Устала я с ним! — ворчала толстая санитарка. Клюфт открыл глаза и улыбнулся. Сон… Это вновь был сон…

Павел поймал себя на мысли, что это был все-таки приятный сон. И он, был бы не прочь — если бы сон, продлился чуть-чуть подольше.

— Вот скажи мне, Клюфт? Что тебе снится, что ты так кричишь? Кричишь, на всю камеру! А? — санитарка хоть и говорила сурово, но в ее голосе звучало сострадание.

— А, что, я кричал, Полина Петровна? А? — улыбнулся Павел.

— Ты, кричал вновь, как спорил с кем — что меня ждет, что меня ждет… ну и все, там прочее. Как всегда. Я, вот, за месяц, твоего тут, пребывания — выучила, твои сны. Опять — с каким-то мужиком ссорился? Что за мужик то, Клюфт? А? Кто такой? — санитарка улыбнулась.

— Да знакомый, тетя Поля. Знакомый…

— Ой, ой, знакомый! Не отстает он от тебя! Не отстает! И это плохо! Видать, нагрешил ты, Паша то — в жизни, хотя везет вот тебе, такая рана! Мало, кто выживает — а ты, вон, выжил… — санитарка тяжело вздохнула и направилась к двери. Клюфт с улыбкой посмотрел ей вслед. Да, ему везет! Везет! Тогда… на допросе у Полякова, он был на миллиметр от смерти. Еще бы чуть-чуть и пуля пробила сердце. А так, на вылет — возле ребра. И все. Легкое заштопали. Крови, правда — много потерял. Да и без сознания неделю провалялся. Однопалатники, кто видел — как принесли Павла, с того, рокового допроса от Полякова, говорят, что тюремщики — хотели его списать, так, сказать — «объявить мертвым». Комиссия пришла. Павлу лицо даже тряпкой, как покойнику прикрыли. Один из врачей — наклонился. Посмотрел на Клюфта и отпрянул. Живого хоронить придется! Но надежды мало было. Сначала никто шибко-то и не суетился возле Павла. А через два дня и вовсе — уколы перестали ставить. Что лекарства тратить?! Все равно покойник! А тут, живым — не хватает! Но нет! В морг не везли — сердце-то, бьется и бьется. И останавливаться не хочет. Словно назло. Врачи ходили каждое утро и цокали языком — мол, такого случая и не припомнят! А потом, потом, вдруг — на поправку пошел. Сам! Как в сказке! Утром глаза открыл и заговорил. Санитарки прикармливать начали. Тетя Поля больше всех и суетилась.

Ворчала, но суетилась. Да и еще одна — Леночка, молоденькая девушка, от Павла не отходила. Но Клюфт этого не помнит. В бреду был. Ему лишь рассказывали это. Как — доктор уколы выписал — пожалел. И пошло-поехало. Выжил, выжил, ведь. Выжил! «Нет, значит — правда я нужен Богу? А? Раз уже он не прибрал меня к себе. Значит, зачем-то я ему нужен? Если он есть? А? Не все так мрачно?» — весело думал Клюфт. Лежать в тюремной больнице — все равно, что отдыхать в санатории на воле.