Падшие в небеса. 1937 год

У двери стояла койка самого загадочного обитателя этой тюремной палаты. Звали мужчину Борис Николаевич. Какая была у него фамилия — неизвестно. Потому как — этого самого — Бориса Николаевича даже конвоиры звали только по имени отчеству. Утром, этот странный узник, поднимался — заправлял постель и уходил вместе с тюремщиком. А возвращался лишь после отбоя — когда все спали. Что болело у этого Бориса Николаевича, и с каким диагнозом, он лежал, в тюремном лазарете — никто не знал. На вид таинственный сосед, был совсем здоров — мужчина лет сорока пяти, с волевым лицом, шрамом на правой щеке, узкими усиками и черными как смоль волосами. Серые глаза и тонкий благородный нос — с блестящей и холеной кожей. В общем, Борис Николаевич никак не походил на больного арестанта. Ну и четвертым — был молоденький колхозник Иван Пермяков. Попал в тюрьму этот парень — за кражу двух мешков пшеницы со склада. При задержании, сторожа — поломали Ваньки обе руки — били железными прутьями и приговаривали:

— Мы тебе покажем — как народное имущество расхищать?! Мы тебе покажем — морда кулацкая, как зерно у крестьян воровать! А кулаком Иван вовсе и не был — напротив, Пермяков родом из бедной семьи, и жил в одной из деревень Березовского района — с отцом, матерью и шестью, малолетними, сестрами — ради которых и пошел на кражу. Кормить девчат стало нечем. Вид у парня был забавный. Рыжая шевелюра, рыжие брови и рыжая еле пробивающаяся бородка и усики. Голубые глаза и немного красный оттенок кожи. Ну, совсем — как молоденький поросенок! Правда — худющий! Ваня высокий и немного сутулый, с костлявыми плечами и длинными руками. Гипс на них смотрелся причудливо — словно волшебные, богатырские перчатки, которые юноша, с трудом носил. Обвинили Пермякова не «в краже» — а в умышленном вредительстве, саботаже и антисоветской деятельности, и агитации. Как потом рассказал Иван — его так дубасили на первом допросе, что он признался во всех смертных грехах. После этого Пермякова пожалели и отправили сюда — на койку, в тюремную больницу, руки лечить, что бы потом, было, чем таскать бревна на лесоповале или катать тачку, на руднике. В общем, компания в камере-палате подобралась разношерстая. И это хорошо. По крайней мере — так считал Павел. Заводилой и шутником был Пермяков. Колхозник рассказывал соседям забавные случаи из крестьянской жизни и порой удивлял всех своей элементарной безграмотностью. Например — Пермяков все еще верил, что земля плоская и, что за океаном, есть край, на котором можно — сидеть, свешав ноги. Ваня верил и в то, что у всех главных «злодеев-буржуев» из Америки и Англии, почему-то «растут рога». Эта искренняя наивность и в тоже время, природное упрямство сельского паренька — забавляло всех. Старик-инженер — тоже оказался весельчаком. Спиранский рассказывал по вечерам забавные истории, как он утверждал, «из его жизни» — о любовных похождениях. На самом деле, в этих амурных рассказах, Павел, узнавал новеллы — ныне запрещенных французских и итальянских писателей. Федор Попов хоть и был угрюм, но когда его пробирало — тоже от души смеялся. Правда, своего мнения о происходящем никогда не выдавал.

Но если речь заходила о каких-то технических темах, Попов оживал и тоже принимал участие в обсуждении. Особенно любил Федор говорить о научном прогрессе и изобретениях. Но все замыкались в себе — когда речь шла о политике. Говорили «об этом» неохотно и вяло. Иногда вспоминая лишь «свои дела», да и то вскользь. Никто из сокамерников не рассказывал друг другу подробностей о своих друзьях и увлечениях. Клюфт прекрасно понимал — почему. Не хотелось подставлять своих знакомых и родных. А вдруг, среди соседей, есть «наседка» — секретный агент, работавший на сотрудников из оперативной части. Поэтому — когда кого-то, «неожиданно» уводили из камеры — все относились к этому, с особым вниманием. Вздрагивали — когда конвоиры звучно выкрикивая, звенели ключами — называли их фамилию:

— На выход! Без вещей! Сегодня впервые с момента попадания на тюремную, больничную койку — это коснулось и Павла. Хотя был обычный стандартный день. Подъем, завтрак, оправка процедуры. Осмотр и обед. Когда Павел уже доедал свою порцию капусты с селедкой — дверь камеры открылась и на пороге показался охранник. Все насторожились. Раньше никто этого солдата не видели. Низкий и немного толстый, он, немного волновался. Это было видно, по его, мясистому лицу. Глазки бегали. Павел успел рассмотреть в петлицах четыре «треугольника». Старшина — для конвоиров это высокое звание. Обычно старше сержанта за ними не приходили. А тут…

— Клюфт Павел Сергеевич! На выход! Без вещей! Спиранский и Попов покосились на Клюфта. Это была неожиданность. Никто еще никогда не выводил Павла из камеры с таким окриком. Ваня Пермяков чуть не подавился рыбой и закашлялся. Павел, медленно спустил с постели ноги. Каждое движение давалось с трудом.

— Клюфт пошевеливайтесь! Здесь вам не курорт! Разлеглись тут! Как лежбище котиков! — прикрикнул толстяк.