Падшие в небеса. 1937 год

— Но, он,… просто не сообразил — что вот можно… ударить пистолетом,… а не стрелять… — сказал неуверенно Клюфт. Поляков застонал. Он вытер окровавленные губы — рукавом гимнастерки и рассмеялся. Он смеялся медленно — выдавливая из себя звуки. Его плечи тряслись. Поэтому смех был больше похож на «рыдание». На плохо сыгранное актером — «рыдание». За которое, в театре, постановщик, наверняка бы сказал актеру, станиславское — «не верю!» Но здесь режиссером был Вадим Петрович. Он, наверное, плохо разбирался в актерском мастерстве. Да и судя по всему — ему это было не надо. Щеголь, покачал головой, и тяжело вздохнув, спросил:

— Значит, он, все-таки, хотел вас убить?

— Да,… но,… - Клюфт не знал, как ответить.

— А вы, что скажите? А?! Арестованный?! Зачем вы стреляли в этого человека? — Вадим Петрович подошел совсем близко к Полякову и склонившись над его головой прокричал. — Вы хотели его убить?! А?!!!

— Да! Да! Хотел! Хотел! Я хотел его убить! Что бы этот мальчишка нас не выдал!

Чтобы он не мог рассказать всех тонкостей вербовки! Всех! И Я стрелял в него! Но не убил! — Поляков улыбнулся.

Он вскинул голову и посмотрел в глаза Клюфту. Павел увидел в этом взгляде все: и отчаянье, и боль, и усмешку, и мольбу, и презрение. Поляков тряс губами — как лошадь после спурта. Кровавая пена летела изо рта. Бывший майор кричал, что есть силы:

— Аааа…! Я! Я! был главарем! Я был руководителем этой группы! Пусть, пусть вам станет легче! Пусть! Ой! Как вам станет легче! Ой! Как станет! Пусть! Ой! — Поляков вновь зарыдал. — Как вы, мне, все надоели?! Как! Ненавижу! Отстаньте от меня!

Он упал на пол, как куль с картошкой и дергался так, словно жизнь покидала его тело. Щеголь в двубортном костюме, презрительно посмотрел на это «существо» — которое, еще совсем недавно, было, его коллегой — майором НКВД, лощеным офицером секретной элитной службы государства! Вадим Петрович скривился и покосившись на старшину кивнул. Солдат без слов понял команду и кинулся к Полякову — схватил его под мышки и потащил к выходу. Конвоир визжал:

— Прекратить истерику! Прекратить! К старшине на помощь подскочил еще один солдат и поймал Полякова за ноги. Они тащили его — как раненного на поле боя бойца. Павел смотрел на эту сцену, сжав губы. Лейтенант Маленький, подошел к Клюфту и положив ему, руку на плечо, тихо сказал:

— Все, допрос с очной ставкой окончен. Пройдите вон на тот стул! Павел вздрогнул, с недоверием посмотрел на офицера и спросил:

— Какой еще допрос с очной ставкой? Вы о чем? О чем говорил этот человек?! Но офицер махнул рукой — указывая на стул, стоявший напротив. Вадим Петрович хлопнув в ладоши и потер ими друг-дружку.

— Да Павел Сергеевич. Да! Все кончено. Спасибо, вы нам, так помогли.

— В чем? — недоумевал Павел.

— Как, в чем? Вы же слышали признание этого человека. Человека, который носил форму сотрудника НКВД. А сам являлся засекреченным шпионом! Сотрудником немецкой разведки. Человеком, который и вас втянул в это преступление и который хотел вас убить! Что бы скрыть следы! Теперь все закончилось! Все. Пора все сворачивать. Дело закрыто. Дело закрыто, так ведь, — Вадим Петрович, последние слова предназначались лейтенанту. Маленький вытянулся, как по струнке и рявкнул:

— Так точно! Осталась последняя очная ставка и дело можно передавать в суд! Павел слушал этот диалог, это сотрясание воздуха и понимал — все его надежды рухнули! «Какой там волшебник?! Злой колдун искуситель! Вот, кто — этот щеголь, в модном костюме! Колдун с полномочиями — какого-то важного чина из Москвы! Меня опять обманули! Опять! Опять этот чудовищный спектакль! Но зачем? Неужели они ставят его сами для себя?! Все эти сцены они ставят, что бы смотреть на них сами? Что бы верить в них? Или просто делать вид, что верят? А я? Зачем я участвую во всем этом? Зачем?: Почему?!» — Павел разозлился. Он плюхнулся на стул, на котором минуту назад сидел Поляков. Ухмыльнулся и покачав головой, потер лоб ладошкой:

— Ну, вы даете! Ну, вы даете! Вы опять все тут — за свое? Я то при чем? В чем, меня обвиняют? Я опять действующее лицо? Опять? Я то, причем? Я, вообще, ничего не понимаю! Щеголь не обращал внимания, на слова Павла. Он закурил длинную папиросу и выпустив дым спросил у лейтенанта:

— Вы лейтенант, молодец. Молодец. Что там у вас — за очная ставка? Одна и все? А по срокам — вообще то когда нужно было сдавать? Я могу в Москве уже рапортовать? Или нет?