Падшие в небеса. 1937 год

Майоры закачали головами. Тот, что с синими петлицами, деловито убрал листок с приговором Павла, в папку. Седовласый, покачал рукой — показывая конвоирам, что бы те отпустили Клюфта и сказал:

— Вам молодой человек, советская власть пошла на встречу. Вам, всего, пять лет лагерей. Так, что можете успокоиться и не нервничать. И может, все-таки — распишитесь? А? В приговоре? Что за детский сад?!

— Что? — Павел вскрикнул, как будто его грудь опять пробила пуля. — Пять лет?!! За что?! И я, за это, вам, должен быть, благодарен? А, как же апелляция? Как же моя защита?! Как же заседание? Вы же не дали мне даже последнего слова? А? Я, должен вам быть благодарен, за этот произвол?!!! Седовласый, тяжело вздохнул и потянувшись к графину, который стоял на углу стола — снял с него большую, стеклянную, пробку и глотнул воды. Небрежно кивнул головой — конвоирам. Те, опять, впились в руки Клюфта железной хваткой и поволокли его к выходу. На это раз Павел не сопротивлялся. Он полян, что это просто бесполезно.

Двадцать первая глава

Его выпихнули уже в другую дверь — не в ту, что вводили. За ней оказалось небольшое помещение, в котором ютилось человек десять. Все они стояли вдоль стен. Ни лавок, ни стульев, в этой комнате без окон — не было. Арестанты с сочувствием покосились на Павла. В когорте осужденных прибавилось. Теперь на одного мученика больше. Конвоиры повернулись и вышли. Клюфт стоял, опустив голову. Как не странно, он не расстроился и не паниковал. Он лишь чувствовал себя опустошенно. Словно был обижен. Обида на себя! Обида на свои надежды! Ну, как, можно было позволить себе — подумать о справедливости?! Как, можно было, себя, даже на долю секунды, тешить мыслью — что его отпустят! Что во всем разберутся? Кто разберется? Кто? Те люди, за столом? Только сейчас Павел понял — это и было «особое заседание». Легендарное и ужасное «Особое заседание» суда! ОСО! Два майора и гражданский тип. Скорее всего — какой ни будь, секретарь крайкома. Второй или третий. Павел точно знал, что этого седовласого человека, в гражданском костюме, он никогда не видел раньше. Хоть и не раз бывал в Крайкоме. Тайный, скрытый, но очень важный, партийных деятель! Кому поручена — страшная миссия! Лицо этого председателя ОСО Павел, запомнил навсегда. Интересно, как этот, добродушный на вид и порядочный внешне человек — вообще живет? Как ему спится? Как ему — не тяжело ли на душе? После такого судилища? Он, наверное, приходит домой — его встречает жена, дети. Возможно и внуки. Они думают — вот, каков их муж, отец и дедушка — очень нужный народу человек! Человек, который заботится о других! О благе других? О судьбах других? Если бы они знали, как он — забоится, о судьбах других? «Странно, Странно! А что если ему бы пришлось судить — вернее, выносить приговор своему родственнику? Другу? Или даже отцу? Как бы он себя повел? Неужели ляпнул бы той, большой, синей печатью, так похожей на синяк — по судьбе близкого? Ляпнул! Конечно бы, ляпнул! А как же! Его глаза! В них радость исполнения! Не важно — чего! Приказа! Приказ — превыше всего! Совести и чести! Человеколюбия и сострадания! Приказ! Он все разрешает! Он развязывает руки. Он освобождает от груза наказания. Он все спишет! Он все простит!! Странно! А я, я сам?! Чем я лучше его? Тогда, тогда в кабинете у Смирнова? Я даже не попытался себя убедить, что те люди в Минусинске — они не виновны! Я сам однажды выполнил приказ! Тупо! Не задумываясь! Как я могу осуждать — того человека, если я сам такой же!» — с горечью подумал Павел.

— Паша, Паша. Ты! Паша! — услышал Клюфт голос.

Он повернулся. Перед ним стоял Ваня Пермяков. Колхозник, вытянув загипсованные руки — тянулся к Павлу, как к близкому родственнику.

— Паша! Паша! Тебе сколько дали? Паша?! — в глазах мольба и надежда. Боль и сочувствие. Рыжий парень чуть не плачет. Вот-вот и по щекам покатятся огромные слезы — от обиды и безнадеги!

— Паша. Мне десять лет дали! Десять лет! Паша! Мои родичи! Сестренки и братишки — как же они?! Они не выживут! А мамаша?! Маменька, она ведь теперь как? А? Паша! Десять лет! Паша! — Пермяков разрыдался. Павел притянул парня к себе и прижал его к груди. Ваня бил своими загипсованными руками и Клюфту стало больно. Рана еще давала о себе знать.

— Вам сколько дали? — спросил хрипловатый голос. Павел повернулся. Рядом стоял невысокий мужчина в драповом пальто. Круглые очки и нос картошкой. Взъерошенные волосы и пухлые губы.

— Пять, — буркнул Клюфт.

— Повезло,… - вздохнул очкарик. — А мне пятнадцать! Не выживу я! И жена не дождется. И главное — за что?! Могли бы уж и пятеркой отделаться! Нет, пятнадцать! Пятеркой могли!.. — мужчина махнул рукой.