Падшие в небеса. 1937 год

— А ну, встать, встать!!! Солдаты подталкивал прикладами людей. Арестанты, испуганно жались друг к другу. Они, как толпа овец — пятились к воротам. Какие-то вздохи и возгласы. Клюфт, вслушиваясь — пытался уловить эти звуки.

— Бее, бее! — Павлу казалось, над толпой несутся жалобные завывания.

— Бее! Бее! — полуодетых овец на двух ногах гнали цепные псы в белых полушубках. «Мы — как овцы! Безропотно подчиняемся этой команде! Думая, что это судьба!

Никто не решается, что-то изменить! Идти — на бойню, в преисподнюю! Безропотно и смирно! Идти на смерть и молчать, молчать — боясь высказать и выказать свое несогласие! Терпеть и смирится! Сотни людей безропотно подчиняются десятку! И так — по восходящей! Идти и смириться! Смириться со своей судьбой! Даже не пытаясь ее изменить! Неужели, так, вся страна?! Страна, смерилась со своей судьбой и идет — куда ее подталкивают, вот, такие, люди, в белых полушубках, с винтовками на перевес?! А они?! Они?! Почему они это делают? Они, неужели они не понимают, что их заставляют делать зло? Они тоже подчиняются приказу?» — рассуждал Павел, глядя себе под ноги. Они лишь изредка поднимал голову и бросал взгляд на солдат. Иначе — нельзя! Споткнешься — и толпа затопчет тебя. Живое озеро — серых, полуободранных фигурок. Люди! Они, когда-то были людьми! Но не сейчас! Сейчас — они не похожи на людей. Лишь на тени! Слабое напоминание на людей. Призраки. Остатки! «Нет. Такие люди действительно не достойны жизни. У них нет будущего. А без будущего они не нужны. Они никому не нужны. И я. У меня тоже нет будущего. Или есть? Или я могу изменить свое будущее! Вот сейчас — просто броситься на конвоира, отобрать винтовку и пристрелить кого-нибудь из его товарищей! Из его коллег, в белом полушубке! И все! Пусть и меня убьют! Но зато, я захвачу с собой, одного, двух, человек, на тот свет! Пусть меня пристрелят! Лучше так — чем безропотно замерзнуть в вагоне! Как овечка — которую ведут на убой!» — лихорадочно подумал Павел. Он осмотрелся и приметил одного из конвоиров. Солдат небрежно толкал винтовой рядом идущих зэков. Заскрипели ворота. И толпу выгнали в еще один загон. Тоже высокие стены — но тут, уже не видно неба. Сверху мрачная, ржавая крыша — навес из железа. Павел растер руки. Они замерзли. Двигаться не хотелось, но Клюфт понимал, еще немного и холод скует его тело так, что он не может двигать, ни руками, ни ногами. Клюфт попытался отыскать глазами в толпе — Ваню Пермякова. Тщетно. Парня не было видно среди арестантов. В загоне они не стали опускать на колени — разрешили стоять и перетаптываться с ноги на ногу. Это было хоть какое-то облегчение. Павел начал выплясывать цыганочку — тщательно растирая свои плечи. Он обхватил сам себя руками и пританцовывал. На несколько минут стало теплее. Правда, прыгать так почти не было сил, но все-таки организм согрелся. Павел тяжело дышал. Нет, так долго не протянуть. В этот момент его кто-то тронул за плечо. Павел повернулся. Это был старик Оболенский. На его яйцеобразной голове была надета меховая шапка. Крючковатый нос слегка похож на клюв хищной птицы. Грустные и добрые глаза внимательно разглядывали Павла. В руках он держал полушубок. Клюфт покосился на одежду. Это был его полушубок! Он оставил его в камере. Тогда — как ушел на последний допрос к Полякову, с которого его унесли в тюремный лазарет.

— Вот и свиделись Павел. Вот и свиделись! Берите свою одежду! — старик тряхнул полушубком. Павел, изумленный, взял его и радостно натянул на себя. Оболенский довольно кивнул головой. Он тяжело вздохнул и добавил:

— А я знал, что я вас еще увижу. Вот и захватил его. Вот и точно. Знал. Что вы тут будете. И я тут буду. Верите вы или нет, но я знаю, что будет в будущем. Знаю. Вернее предчувствую. У меня в последнее время так сказать — развился дар прорицателя, вернее во мне развился! — старик улыбнулся.

— Петр Иванович! — Клюфт обнял старика за плечи. — Огромное вам спасибо! А я уж думал, что замерзну! Спасибо! Как так, вы, вот и взяли?!

— Да, да. Его, кстати Лепиков хотел у охраны на сахар выменять. Но я не дал. Даже пришлось подраться. А нашу-то камеру, Паша, всю разогнали. Все по этапу пошла. Тут, вот, еще некоторые члены!

— Да, да, я видел. Прокурор тут был и Гиршберг. Председатель!

— Да, Гиршберг! — тяжело вздохнул Петр Иванович. — Только вот, не нравится мне это, что здесь эти люди. Ой, не нравится! — как-то загадочно буркнул Оболенский и боязливо оглянулся.

— Это ж почему? — удивился Павел.

— А! — махнул рукой старик. — Это недобрый знак. Да и для вас не добрый знак, что я тут!

— Как это? — Павел погладил свой полушубок. — Так, вы меня спасли! От холода! Спасли! А вы, говорите! Нет. Наоборот!