Падшие в небеса. 1937 год

— Сто пятнадцать! Сто шестнадцатью… сто сорок шесть! Павел попытался осмотреться. Лагерь — был большой. Сбоку виднелось несколько прямоугольных, длинных — словно спичечные коробки, бараков. Они отделены колючей проволокой. В некоторых, зарешеченных окнах — мерцал, тусклый свет. Справа, виднелось двухэтажное, каменное здание, судя по всему — штаб колонии, или администрация. За ним невысокая коробка, деревянной постройки, с длинной и немного покосившейся, железной трубой — которую поддерживали стальные распорки. Из трубы валил дым. Это явно была баня или кочегарка. Прямо у ворот высился еще один двухэтажный серый дом, но не каменный, а из бревен. И, наконец, слева, топорщились еще какие-то строения — больше похожие на склады. От внешнего — свободного мира, лагерь был отгорожен тремя рядами колючки. В каждой — по полсотни нитей проволоки. За колючкой стоял небольшой заборчик из штакетника. На каждом изгибе этой страшной проволочной стены — по высокой вышке, с грибком вместо крыши. А на каждой вышке — по прожектору. Их лучи, падавшие с замысловатых башенок, поднятых на длинные и высокие ходули, бревен, переплетались в темноте, и словно играя, бегали по черному лесу возле лагеря. Видно, часовые таким незатейливым образом развлекались во время несения службы. На большой площади, перед двухэтажным, деревянным зданием — строй арестантов уже сформировался в коробку. На этом месте проходили все торжественные и массовые построения в колонии. Это был плац. Он тщательно очищен от снега. Под ногами Павел почувствовал каменное покрытие. Брусчатка. Плац был покрыт — брусчаткой! Тут, в тайге… — брусчатка, как на Красной площади, в Москве!!!.. «А может в Москве брусчатка — как в далеком сибирском лагере?! Все по стандарту — страна, как лагерь. Один большой и красивый лагерь…» — мелькнула мысль в голове у Павла. На середину этого лагерного майдана, вышел все тот же человек — в зеленой фуфайке. На этот раз цвет одежды Павел рассмотрел. Плац освещался хорошо. Через каждые десять метров, стояли столбы с лампочками. Человек в зеленой фуфайке лениво и небрежно переваливался с ноги на ногу, и долго топтался — рассматривая, вновь прибывших зэков. Этот коренастый — ждал, когда, арестанты угомонятся и хоть на миг обратят на него внимание. Словно паук, наслаждался насекомыми — запутавшимися в его ловушке-паутине. Он предвкушал, все кто к нему попал — уже обречены на длительные мучения. Рядом с крепышом стояли два офицера в полушубке. Одного Павел рассмотрел хорошо — этот тот самый человек, который снял шапку с Ястребова и выбросил ее в сугроб… палач — давший команду на расстрел невинного человека. Оба офицера что-то шептали на ухо человеку в фуфайке. Клюфт заметил на голове у этого «крепыша-хозяина» высокую, серую папаху. Мужчина надел ее вместо обычной ушанки. Стало окончательно ясно — он тут «самый главный». Папахи носили лишь чины не ниже армейского полковника…

— Граждане заключенные! — крикнул «хозяин плаца». — Я начальник лагеря Мохов! С этой минуты, все вы попадаете под мое непосредственное командование! А я! Я, лично я, отныне, несу непосредственную ответственность за судьбу каждого из вас! За вашу нынешнюю и дальнейшую судьбу! И не только судьбу, но и может быть в каком-то смысле и жизнь! Ведь теперь вы становитесь не просто заключенными нашего лагеря, а бойцами трудового фронта! Теперь вам предоставляется великая честь трудом и соленым потом искупить ту вину, которую вы несете перед нашим трудовым народом! Перед ленинско-сталинской партией большевиков! Перед нашим вождем и учителем — нашим дорогим, и мудрым, товарищем Сталиным! И вы должны ценить эту возможность! И вы должны сделать все возможное, чтобы вы отсюда вышли другими людьми и искупили все ваши грехи перед нашим рабоче-крестьянским, советским государством! А поэтому, вы должны работать не щадя ваших сил! Поэтому, все вы будете работать тут, а кто не будет и не захочет работать — тот станет моим личным, кровным врагом! А с врагами я поступаю со всей строгостью! И поэтому знайте — я тут царь и Бог! Зэки, заворожено и обречено, слушали раскатистую речь человека в зеленой фуфайке, с папахой на голове. Этот монолог звучал зловеще. Он звучал приговором, звучал окончательным выводом и судьбоносным пророчеством для всех, стоящих, на плацу! Мохов обвел взглядом строй. Ни движения, ни вопроса. Начальник лагеря — довольный своей уверенностью — заложив руки за спину, медленно подошел ближе к арестантам. Он ходил рядом с зэками и пристально всматривался в их лица. Кто-то из зэков не выдерживал тяжелого взгляда — человека в фуфайке, с папахой на голове, и, опускал глаза. А кто-то напротив — тщательно старался обратить на себя внимание. Так сосед Павла по строю — нелепо и картинно улыбался, и нервно посмеивался. Когда Мохов поравнялся с ним, какой-то мужик, схватил за руку начальника лагеря, и потянув на себя — упал на колени: