И вот вдруг, когда ваше превосходительство пребывает в размышлениях о приятностях, ожидающих вас в старости, когда сыновья станут взрослыми мужчинами, а находящаяся рядом с вами супруга будет увенчана незапятнанными сединами… внезапно, говорю я, появляется опечаленный друг или тайно радующийся враг и говорит: «Твоя жена позорит тебя. Дети, которых ты лелеешь и для которых умножаешь свои богатства, возможно, не твои дети, ибо твоя жена согрешила». Я спрашиваю превосходительного сеньора Бруну де Машкареньяша: могут ли выразить ваши мучения в этот час ужасного открытия те, кто не пережил их?
— Не знаю… — ответил Бруну. — Только в том случае, если обстоятельства сойдутся именно так, как говорит ваше превосходительство, и можно ответить.
— Однако ваши разум и сердце могут подсказать вам, каковы будут мучения супруга, обесчещенного позорным поступком жены…
— Да…
— До сих пор мои рассуждения были отвлеченной гипотезой. А примером может служить Дуарте де Малафайа, супруг Катарины Сарменту. Дуарте был богат и принадлежал к одной из знатнейших семей. По великой любви он женился на доне Катарине, дочери благороднейшего дворянина, оскудевшего на службе из-за политических неурядиц. Дуарте вошел в этот дом, возродил его прежнее благополучие и стал опорой восьмидесятилетнего старца, подарив ему покой и утеху в последние годы жизни.
Прошло пять лет. У Дуарте пятеро детей. Это — сами ангелы, спустившиеся с небес, чтобы заселить лоно сей достославной семьи. Они играют рядом с матерью, словно радостно свидетельствуя о счастье, коим наслаждается она сама и коего желает им.
И вот в этот радостный миг перед достойной и славной семьей разверзается ад. Из мрачной бездны появляется человек, своими руками уничтожающий человеческие и божеские связи, скрепляющие святой союз старика, его дочери, зятя и внуков. Человек, напавший на них в этом раю, — сеньор дон Бруну де Машкареньяш.
— Я?! — воскликнул молодой человек с деланным изумлением.
— Вы, ваше превосходительство. Я вижу, вы изумлены, но не знаю чем — моей ли смелостью или ответственностью, которая давит на вас, сеньор дон Бруну.
— Но что произошло в доме Сарменту? — взволнованно спросил его собеседник.
— Произошло то, что позавчера я видел омытое слезами лицо старца. Произошло то, что вчера вечером я видел, как Дуарте де Малафайа пристально вглядывается в деток и прячет взор, чтобы никто не видел, как он плачет. То, что я сегодня увижу в доме верховного судьи Сарменту, если ваше превосходительство не поторопится… У нас нет времени на предположения, рану необходимо прижечь сегодня, чтобы завтра не началась гангрена. Согласны ли вы, ваше превосходительство, помочь мне рассеять черную тучу, из которой вот-вот хлынет ливень несчастий?
Дон Бруну на несколько секунд задумался, словно смущаясь ответить сразу же:
— С полным удовольствием. Я прекращаю эти отношения, чтобы избежать пагубных неприятностей для сеньоры доны Катарины.
— Со мной говорит достойный португалец, носящий фамилию Машкареньяш? — торжественно вопросил Барбуда.
— Клянусь честью моих предков.
— Что вы сделаете, ваше превосходительство? — обратился к нему Калишту.
— Я несколько раньше, чем собирался, отправлюсь в путешествие по Европе, которое уже задумал. Завтра я на пакетботе отплываю во Францию.
— Не говоря и не сообщая сеньоре доне Катарине, что вас посетил некий друг судьи Сарменту?
— Я не скажу ни слова, сеньор Барбуда.
— Пожимаю и целую эту руку. Благодарю вас от имени пяти сыновей Дуарте Малафайи, то есть от имени пяти ангелов, которые называют его отцом.
И Калишту вышел с влажными от слез глазами.
Дон Бруну исполнил свое обещание так же пунктуально, как это сделал бы человек, не обладающий в той же мере дворянской честью, но которому бы сказали: «Удались, если не хочешь взять на себя попечение о семье, чью опору ты можешь сломать».
В подобных условиях быть точным стоит крайне мало. Иногда таким образом можно даже достичь славы осторожного и рассудительного человека.
Так или иначе, но Калишту Элой прямиком отправился к верховному судье и сказал ему:
— Соберитесь с духом, друг мой и господин! Враг снял осаду. Безжалостное злословие если и не изменит суждение, то хотя бы замолчит.
Затем последовал рассказ о случившемся, сопровождаемый радостью старика и его благодарными слезами.
ВОЗРОЖДЕНИЕ
О, чувствительное сердце! О, грешница Катарина, которая ныне должна искупить свой грех на кресте тоски! Калишту убил тебя, думая, что спасет!