Падший ангел

— Ваше превосходительство, по-видимому, готовится к новой прекрасной речи в Палате…

Хозяин Агры принужденно улыбнулся, но промолчал.

Игра продолжилась. Во всех четырех робберах Калишту продемонстрировал непроходимую тупость. Аделаида, скрывая недовольство, с которым она играла, довела партию в вист до конца с изрядным ущербом для своего благосостояния.

Легкие Калишту словно дышали другим воздухом. Его обычное красноречие, в которое он вплетал афоризмы и латинские словечки, скрашивая ими беседы ученых друзей верховного судьи, этим вечером изменило ему. Это вызвало удивление и тревогу у расположенного к нему Сарменту, который полюбил Калишту, как сына.

Званый вечер закончился в молчании и грусти.

Уединившись в своем рабочем кабинете, хозяин Агры сел у конторки, сжал двумя пальцами верхнюю губу и на долгое время погрузился в раздумья. Когда он поднялся, чтобы дать сердцу свободнее биться, то стал прохаживаться с несвойственной ему ловкостью движений и прямотой осанки. Остановившись перед книжной полкой, он выбрал среди классических поэтов своего любимца, Антониу Феррейру,^{170} затем сел, открыл книгу наугад и продекламировал два четверостишия из V сонета:

Очи, которых прекраснее нету,
Что на лице ее дивном сияют,
Снега и золота блеск затмевают,
Речи, что ласки полны и привета,

Гордость, изящество жестов, — все это

Пламя зажгло, на котором сгораю.
Счастья себя недостойным считая,
Все же я счастлив — вот участь поэта.

Он повторил их, сделал паузу, вздохнул и продекламировал еще первую строку терцета:

Нет, не вмещается в сердце удача!

В этот миг перед взором хозяина Агры, околдованного Аделаидой, предстал образ его кузины и супруги, доны Теодоры Фигейроа, перенесенный в Лиссабон по воле высших сил. Калишту затрепетал, устыдившись своей слабости, и протянул руку к последнему письму, полученному от тоскующей по нему жены. Письмо было написано рукой дочери аптекаря^{171} из Касарельюша, обладало еще более причудливым правописанием, нежели мое, и гласило следующее:

«Мой любимый Калишту!

Мы здесь узнали от учителя, что ты уже несколько раз держал речь в Кортесах, и что у тебя большие познания. Сеньор аббат меня навещал и прочел мне кусок из твоей речи, и дай Бог, чтобы это было на пользу веры. Вдруг тебе да удастся снизить десятину, что гораздо нужнее. Сюда приезжал один священник из Миранды, чтобы ты добился для него назначения в приход. А староста хочет, чтобы ты для него получил мантию Ордена Христа, а для тети Жозефы — пенсию за ее покойного мужа, сержанта ополчения из Миранделы. Как только ты все это устроишь, дай сюда знать.

Знай, что я продала бурых быков на ярмарке одиннадцатого числа и купила телушек. Боровы выкормились плохо, и думаю, что хорошо бы их продать на ярмарке девятнадцатого числа. Серая свинья вчера ночью принесла десять поросят. А еще хотела бы я знать, скоро ли там, в столице, все закончится, потому что я все хожу грустная и подавленная. На прошлой неделе у меня болели почки и в груди были рези. Сегодня мне нужно отмерить шесть возов ржи для ярмарки, поэтому больше тебе не докучаю.

Твоя преданная жена Теодора».

* * *

Сколько бы возбужденный рассудок Калишту ни пытался удержать в памяти эти речения Теодоры, умиляющие своим хлопотливым простодушием, ему это не удавалось. Хозяин Агры спрятал письмо, снова открыл Антониу Феррейру и прочел в XXXIII сонете:

Когда мой дух, ночной объятый тьмой,
Заметил в вас то пламя неземное,
Что жжет меня, вмиг небо надо мною
Зажглось путеводительной звездой…