Падший ангел

— Пусть архангелы Господни прольют на вас столько радостей, сколько может вместить блаженное существование! Пусть никогда ни единая туча не омрачит ваши мечты о счастье! И пусть каждое мгновение удачи, которое ваше превосходительство мне подарили, умножается для вас в бесконечных наслаждениях, о, моя милосердная подруга!

Никогда еще внезапно вспыхнувшая страсть не разрешалась такой бурей. Нам понятно, как это может произойти. В нашей жизни могут происходить подобные случаи, но одного мы точно никогда не сделаем, если нами неожиданно овладеет любовь, — мы не будем вести такие речи, не будем столь внезапно и пылко изливать свои восторги. Мы все — в большей или в меньшей степени — получили воспитание в салонах, мы привыкли подчинять чувства законам приличий, заглушать трепетные вздохи, в восхищении взирать на женщину, сводящую нас с ума, заикаться и отвечать несуразицей на любой вопрос, который она задает, демонстрируя при этом присутствие своего духа. И тогда наши смехотворные ужимки заслуживают лишь бесконечного сострадания.

Что ж, пусть так продолжается и дальше. Женщинам принадлежат только эти пятнадцать минут верховной власти, и немногим более. Их божественная сущность проявляется в тот краткий миг, когда ослепление обращает нас в животное состояние. Когда для бедняжек придет время склониться перед алтарем, а серебряные кадила превратятся в табакерки в руках мужей, эти пятнадцать минут навсегда останутся для них утешительным воспоминанием.

Но вернемся к повествованию. Я хотел сказать, что хозяин Агры-де-Фреймаш не стал бы ни произносить такие слова, ни обнаруживать свою околдованную душу, имей он представление о правилах, принятых в хорошем обществе. Эти достойные правила требуют, чтобы мужчина признался даме в любви только после того, как постоянные встречи и беседы с ней уменьшат силу чувства. Обычай настаивает на том, что за восторгами следует пошлое смущение, и только в конце — объяснение, ровно через три месяца после восторгов.

Глава XXV ОН ПАЛ…

Заседания парламента завершились. Калишту Элой покинул свое кресло в палате за две недели до окончания сессии. По общему мнению, депутат от Миранды, недовольный и правительством, и оппозицией, удалился, убедившись в слабости своих сил, противостоящих колоссу, который давил на обескровленную Португалию.

Роялистские газеты указывали на Калишту как на пример мудрости и мужества в том тифозном болоте, где пылают в горячке и извиваются амбициозные ничтожества. По этой причине они нарекали его различными греческими и римскими именами, которые были так же уместны применительно к нему, как историческая правда соответствует легендарным свидетельствам о баснословных добродетелях Греции и Рима. Либеральная оппозиция сожалела о том, что пагубные и оскорбительные приемы правительства заставили покинуть палату такого депутата, как Беневидеш де Барбуда, высокий ум и достоинство которого вызывали ненависть безрассудной камарильи. Калишту Элой все это читал в газетах и говорил про себя:

— Как же я в таком случае могу верить тому, что написано о других людях!..

В то время, когда в газетах печатались эти мнения публицистов, адресованные потомкам, хозяин Агры жил в гостинице в Синтре, заботясь о том, чтобы снять и меблировать с британской элегантностью дом, стоящий посреди зарослей кустов и казавшийся созданным для полуденного отдыха королевы цветов или самой богини утренней зари.

После того как была закончена внутренняя отделка, полы обиты клеенкой, а стены снаружи увиты сиренью, жасмином, ванилью и зеленеющими побегами плюща, в этот дом вошла дона Ифижения, которую Калишту вел под руку. Ее сопровождала сеньора, чей облик излучал достоинство и внушал почтение. То была не кто иная, как сама дона Томазия Леонор, вдохновлявшая музу покойного лейтенанта на создание акростихов. Позади шествовали две служанки и лакей, облаченный в кашемир голубиного цвета, с ярко-красными в желтую полоску воротником и отворотами. Таковы были отличительные признаки ливреи испанской ветви рода Понсе де Леон.

Ифижению приятно удивил ее рабочий кабинет, украшенный изящными стеллажами и этажерками, которые были уставлены роскошно переплетенными книгами, расставленными с такой элегантной симметричностью, что они гораздо больше побуждали к созерцанию, чем к чтению. Остальные покои в этой обители фей, столь же великолепные, обнаруживали и богатство, и вкус.

Калишту ввел свою кузину во владение этим домом и удалился в гостиницу, чтобы она могла вздремнуть и отдохнуть после утомительной поездки.

Когда стало смеркаться, хозяин майората постучался в ворота этого эдема. Ифижения вышла ему навстречу с букетом цветов и сказала:

— Вот примиции^{241} из вашего сада, кузен…

Калишту вдохнул аромат цветов, поцеловал руку, которая их протягивала, и прошептал:

— Пусть закроются мои глаза, если они будут способны не источать слезы благодарности…