Падший шут

Олив была единственной из моих соседок по комнате из Миссулы, о ком я слышала с Рождества. Все девочки разъехались по домам, чтобы навестить свои семьи на праздники и насладиться каникулами. Две из них вернутся, потому что еще не закончили учиться. Олив переехала в Сиэтл, чтобы начать докторантуру в Вашингтонском университете.

Я ожидала, что она будет единственной, с кем я буду поддерживать связь. Даже тогда она вскоре будет занята в школе, поскольку освоится в программе и заведет новых друзей. Тем временем я буду приспосабливаться к жизни с новорожденным.

Отдаление было неизбежным. Я чувствовала, что оно приближается, как плохая оценка на экзамене.

Мои школьные друзья больше не жили в Клифтон Фордж, и, хотя тут и там встречались знакомые лица, у меня не было друзей в городе. Настоящих друзей. Никого, кому я могла бы доверить свои страхи о том, что стану матерью. Никого, кому я могла бы позвонить, когда мне было плохо. Никого, кому я доверила бы подробности о моих трудностях с Лео.

Я любила своих родителей, но они были моими родителями. Прямо сейчас я оставалась сильной ради них. Рассказав им о своих тревогах, я бы только заставила их волноваться еще больше, а у них и так было о чем беспокоиться.

Одиночество, холодное, как январский воздух, пробирало меня до костей.

Может быть, именно поэтому я решила переехать.

Потому что прошлой ночью я заметила одиночество на лице Лео.

Папа притормозил машину — мою машину. Они должны были высадить меня, а потом привезти ее обратно. Они отказались ехать сегодня на разных машинах, вероятно, потому, что папа искал любой предлог, чтобы вернуться и проведать меня. Много раз.

— Мы приехали? — Мамины глаза расширились. — Здесь…

— …мило, — закончила я за нее, мое сердце забилось быстрее, когда папа свернул на подъездную дорожку рядом с грузовиком Лео.

В тот вечер, когда мы встретились, после того, как оставили машину на парковке «Бетси», он попросил меня пойти с ним домой. Я ожидала увидеть тесную холостяцкую берлогу с неухоженным двором. Но его дом был очаровательным.

Ранчо простиралось по широкому участку, оставляя место для подъездной дорожки и отдельно стоящего гаража. Сам дом был кирпичным и выкрашен в темно-синий цвет. С медовыми столбами и ставнями на каждом окне он выглядел удивительно женственно. Крыльцо украшали два белых горшка, в каждом из которых было подстриженное топиарное (прим. ред.: топиарное искусство — так называется, искусство декоративной обработки деревьев и кустарников) деревце.

— Это он? — Папа покосился на входную дверь и цифры рядом с ней.

Мне не пришлось ему отвечать, потому что та самая дверь открылась, и на улицу широкими шагами вышел Лео.

Его футболка с длинными рукавами была задрана на предплечьях, открывая те красочные татуировки, которые я начинала находить знакомыми. Может быть, он расскажет мне о них и удовлетворит мое любопытство. Выцветшие джинсы облегали его сильные бедра при каждом длинном шаге, спадая к потертым ботинкам, которые он сам снял прошлой ночью.

Если бы мама знала, что он позаботился о ее ковре, она, наверное, поцеловала бы его в губы.

Низкое рычание вырвалось из груди папы, когда он увидел, как Лео подходит к моей двери.

— Я люблю тебя, папа.

Его руки вцепились в руль.

— Я тоже люблю тебя, Лютик.

— Я знаю. — Это была причина, по которой он был здесь, потому что он любил меня достаточно сильно, чтобы позволить мне совершать мои собственные ошибки. Я слегка улыбнулась ему, когда Лео открыл мою дверь. Затем я свесила ноги и взяла его за руку, присоединяясь к нему на холоде. — Привет.

— Привет. — Этим утром его глаза были зеленее. — Ты уверена в этом?

— А ты?

— Я больше ни в чем не уверен.

Эти его признания должны были меня погубить.

— Давайте начнем с выгрузки нескольких сумок. А потом продолжим.

Мама с папой вылезли из машины и оба уставились на Лео. Если бы «неловко» было одеждой, оно сидело бы как колючая шерстяная удушающая водолазка.

Мама оглядела Лео с головы до ног. Дважды. Она посмотрела на дом, затем снова на мужчину, которому он принадлежал, и, слегка покачав головой, словно не могла уложить в голове их обоих, подошла к багажнику.

Папа стоял у своей двери, глядя на Лео поверх крыши машины. Он скрестил руки на груди.

— Я ударю тебя снова, если понадобится. Я ударю тебя миллион раз, если ты причинишь ей боль. Ты мне не нравишься.

О, папа. Я проглотила стон.

— Дейл, — прошипела мама.

— Нет смысла говорить что-то, кроме жестокой честности, Лепесток Розы. Я его терпеть не могу. И не доверяю. Он недостаточно хорош для Кэсси.

Ой. Я напряглась, ожидая реакции Лео.

Но он просто кивнул.

— Понял.

Пока папа продолжал сверлить его взглядом, Лео стоял там и терпел каждую секунду. Он не вздернул подбородок и не выпятил грудь, как мой замечательный, сводящий с ума отец. Лео воспользовался каждым моментом папиного презрения, и у него хватило ума выглядеть раскаявшимся.

Может быть, он действительно раскаивался.

Мама тоже увидела это, потому что, когда я встретилась с ней взглядом, ее блеск потускнел. Она грустно улыбнулась мне, затем сказала: