Палач, скрипачка и дракон

А потом все трое встали и вышли из столовой. Каждая, проходя мимо, толкала Энрику плечом. Дверь они за собой закрыли.

На столе осталось четыре вазочки. Три пустые, а на четвертой подтаивало мороженое. Сказочное лакомство, которое иногда готовил зимой Рокко. Только теперь, Энрика знала это точно, не сможет проглотить ни ложечки.

— Ты такая грустная, — тихо сказал шарик. — Хочешь, я подниму тебе настроение? Сунь меня под подол и расслабься.

Энрика даже отвечать не стала. Села на скрипнувший табурет, поджала под себя ноги и смотрела, как сугробик в вазочке медленно превращается в лужу.

— Весна, — прошептала Энрика. — Когда-нибудь будет весна. А я ее не увижу. И поделом мне.

Шарик промолчал. Видимо, за какую-то черту он все же не решался заходить. Как, впрочем, и его создатель. Но потом, когда мороженое совсем растаяло, шарик будто бы завозился в кармане.

— А знаешь, — сказал он, — это хорошо, что ты не ела. Только вот ты бы сходила в уборную, пока не поздно.

— Отстань, — безжизненно произнесла Энрика.

Ей в самом деле не хотелось жить. Как можно жить, когда все вокруг тебя ненавидят? Когда единственное, на что ты можешь положиться, это — исступленная игра на скрипке, на пределе сил и возможностей, а стоит только опустить смычок, и ты никому не нужна. А Вирту? Отец, мать, Рокко, Лиза, да и почти все горожане любили Энрику, встречали ее улыбкой, помогали, когда надо было помочь. И даже если бы она никогда не играла, ничего бы не изменилось.

— Понимаешь, — с придыханием говорил шарик, — когда человека казнят, мышцы, сдерживающие безобразие, расслабляются, и весь конфуз вытекает наружу.

— Замолчи, мне неприятно тебя слушать.

— А приятно будет, когда тебе отрубят голову, и ты в последний миг почувствуешь, как опозорилась на весь честной народ? Ох, как я буду шутить! Как я буду веселиться!

Энрика встрепенулась.

— Постой! Ты… Ты что хочешь сказать?!

Но говорить уже ничего не требовалось. За чисто вымытым окном мелькнуло суровое лицо Нильса Альтермана, и Энрика соскользнула с табуретки на пол.

— Нет, — прошептала она. — Нет, не теперь, не так!

— Еще есть время! — шипел в ответ шарик. — Возьми помойное ведро в шкафчике, опорожнись туда и останешься безупречной и безголовой! Правда, если поймают на ведре…

Энрика собрала остатки сил, бросилась к окну, с трудом открыла шпингалет…

— Фрау Маззарини, полагаю? — Человек с той стороны улыбался, и Энрика непроизвольно приподняла уголки губ в ответ. — Много о вас слышал. Надеюсь услышать и вашу знаменитую игру сегодня.

— Вы кто?

— Я? О, тысяча извинений, я не представился! Адам. Адам Ханн, глава Комитета, но это вам, право, ни о чем не говорит, да и ни к чему. Я ваш друг, фрау Маззарини.

В дверь уже колотили, и, судя по возмущенному клекоту соседок, они шли открывать.

— Помогите мне сбежать! — Энрика подалась вперед.

— О, нет, нет, это неприлично. Мы сейчас посадим вас в закрытую карету. Право, гулять по улице в таком виде — не к лицу молодой и красивой девушке вроде вас.

«Да что вы себе позволяете?! — визжала Носатая. — Кто вы такой?!»

Топот кованых сапог, удар, распахивается дверь.

Энрика повернулась с полувскриком-полувздохом. Нильс Альтерман застыл на пороге, мрачно глядя на нее исподлобья. Шарфик снял — хоть на том спасибо. На лице несколько свежих царапин, шинель потерта, зияет дыра с обожженными краями. И запах… От Нильса пахло чем-то страшным и смертоносным.

— Сожалею, синьорита Маззарини, — тихо сказал Нильс. — Но вы поступаете под мою охрану до возвращения в Вирту, где будете казнены.

Энрика опустилась на колени. Слез не было, просто будто опустошение какое-то.

— За что, — прошептала она. — За что ты со мной так, Дио? Чем я это заслужила?

— Нам не дано изменить судьбу. — Кажется, в голосе Нильса зазвучали мягкие нотки, но разве от того легче… — И обманом нельзя добиться счастья. Вы верно сказали: нет смысла спасать принцессу, если не можешь одолеть дракона. А ведь именно этим вы и занимались.

Ладошки Энрики сжались в кулаки на отполированных до зеркального блеска половицах.

— Если Дио в самом деле есть, — дрожащим голосом заговорила она, — он не может быть таким мстительным и жестоким! Я просто хотела жить, делать то, что могу, и зарабатывать этим на жизнь! Почему я должна за это страдать? Почему должна умирать?! Нет! Нет, я не верю. Я не верю, чтобы все — так! Если Дио есть, то это еще не конец!

— Герр Альтерман. — Голос незнакомца с улицы на этот раз донесся из общего зала. — Соблаговолите медленно поднять руки и выйти. Вы арестованы.

Энрика вскинула голову. Нильс, изменившись в лице, повернулся.

— Медленно! — повторил Адам Ханн. — И — руки, я ведь попросил, герр Альтерман.

Он все так же улыбался, будто говоря: «Ничего, все образуется! Когда-нибудь мы вместе, хохоча, будем вспоминать этот нелепый случай». Но пистолеты в его руках говорили об обратном, а замершие за спиной стражники, которые, все, как один, целились из винтовок и карабинов в Нильса, развеивали остатки сомнений.

— Адам? — спросил Нильс. — Почему?..