Палома

Впервые она произнесла более трех слов подряд. Я не удержалась.

– Как поживает твоя мама? – тепло поинтересовалась я.

Анжель тут же замкнулась. Тема оказалась болезненной.

Швейные машины опять загудели. Стемнело. Лишь когда мы оказались одни, она снова заговорила:

– Отец пьет и отыгрывается на матери, но она сильная. Дает ему отпор. Хотя ей при этом и достается.

Она замолчала. Я вспомнила лицо Кармен в день ее свадьбы. Ухмылку Санчо. Его руку на ее плече. Приданое, подготовленное ласточками. Жестокая судьба.

Поколебавшись, Анжель продолжила:

– Это она мне посоветовала прийти сюда. Когда я узнала, что…

Она подняла на меня свои большие испуганные глаза. И снова их опустила.

– Когда я узнала, что жду ребенка.

Она не была замужем. Санчо не принял бы ее ребенка. Он ведь и ее не принял. Ее сестер – да, они явно были на него похожи. А она…

Я села рядом. В мастерской было тихо. Из граммофона звучал чарующий голос Билли Холидей. Люпен принес мне пластинку тем утром вместе с букетом пионов. Виски великана начали седеть, но он ничуть не утратил своего великолепия.

– Анжель, – сказала я, взяв ее за руку, – здесь ты дома.

Она застенчиво улыбнулась, по ее щеке скатилась слеза, и жужжание швейных машин возобновилось.

После Анжель была Маргарита. Виолен. Симона. Ребекка, Гуадалупе. Августина.

У каждой из них была своя история. Свои причины. Свои секреты. Мастерская стала для них надежной гаванью. На время или навсегда. Мы давали им профессию. Дом. Надежду. Эти женщины держались вместе. И не боялись работы.

В некоторые месяцы нас набиралось до дюжины. График работы был свободный, но часто мы вставали из-за машинок лишь с наступлением темноты. Порядок здесь был не такой, как у Герреро. Задача была не в том, чтобы шить больше, а в том, чтобы шить лучше. Наши модели были изысканными, сборка сложной. Торопиться не следовало. Каждая пара была уникальна. Сшита с любовью. У этих эспадрилий была душа.

Наши успехи в Аргентине проложили нам дорогу в Мексику. В Канаду. В Соединенные Штаты. Слышал ли о нас Анри? Я надеялась, что да. Не проходило и дня, чтобы я не вспоминала о нем.

С ростом числа заказов перед нами встал вопрос: не пора ли расширяться? Купить еще одно здание, сотни станков? Стать наконец такими же, как Герреро? Ответ был очевиден. Наша цель не количество, а качество.

Я подняла цены. Взяла за правило выпускать одну коллекцию в сезон, и ту в ограниченном количестве. Вопреки ожиданиям, спрос вырос еще сильнее. Ограниченное количество порождало ажиотаж. Перед магазином сеньора Гонсалеса женщины выстраивались в очередь при каждом новом поступлении. На своем колоритном испанском он умолял меня присылать еще и еще. Перебраться в Буэнос-Айрес. Все эти красавицы, требующие обувь для своих нежных ножек, просто разбивали ему сердце. Как тут отказать? Его звонки поднимали настроение работницам. Мы были многим ему обязаны. Как и Паскуалю. Я не знала, что сталось с пастухом с нежными руками, но иногда думала о нем с некоторым сожалением.

У Анжель родился малыш. Красивый смуглый мальчик с крохотными пальчиками. Она назвала его Шаби. Жанетта организовала ясли, в которых работала ее мать и еще несколько пожилых горожанок. Дети наших работниц росли там вместе. Некоторые швеи были матерями-одиночками. Другие приходили сюда, чтобы им помогли не стать таковыми. Мы никого не осуждали. Мы старались помочь каждой.

Когда-то на одной из вечеринок, которые мадемуазель Вера устраивала для немцев на своей вилле во время войны, она познакомилась с доктором Лами. Он был моложе ее и безгранично ею восхищался. Что она рассказала ему о своем прошлом? Никто не знал. Но всякий раз, когда у кого-то из швей была такая потребность, мадемуазель Вера звонила доктору Лами. Он делал все необходимое, чтобы девушки могли распоряжаться своим телом по своему усмотрению. И поверь мне, Лиз, в то время таких, как он, было немного. О мастерской рассказывали по секрету. Женщины со всей Франции искали у нас убежища. Речь шла уже не о том, чтобы пересечь Пиренеи ради приданого, а о том, чтобы с помощью эспадрилий взять судьбу в свои руки. Мастерская позволяла им восстановиться, принять себя, стать свободными. И начать новую жизнь. Некоторые оставались только на один сезон. В каком-то смысле многие из них были ласточками.

Наши американские успехи вскоре позволили нам расширить мастерскую. Мы пристроили дополнительный этаж для склада. А в уголке мадемуазель Тереза установила доску, несколько парт и книжный шкаф. Ей было уже под восемьдесят. С годами ее ноги стали слабее, но голова оставалась в полном порядке. Все такая же деятельная, чуткая и интеллигентная, она стала для девушек из мастерской бабушкой, о которой они всегда мечтали. Надев очки с толстыми стеклами, из-за которых ее глаза казались огромными, она читала нам книги. Колетт. Бовуар. Санд. Мне кажется, я до сих пор слышу ее тихий голос и споры, которые всегда возникали после этих чтений. Споры о мужчинах и свободе. И об удовольствии тоже.