Память – это ты

Несмотря на это, мы всякий раз горячо обнимались при встрече, потому что, как говорится, что было, то не проходит бесследно. А мы с Полито долго были друзьями. Сколько трудностей вместе пережили. Обменивались грязными шутками, чтобы побороть страх, когда бомбы падали на Барселону одна за одной. То были бесконечные три дня. “Подвергнуть Барселону регулярным массированным бомбардировкам” был приказ Муссолини итальянским летчикам-легионерам. С чего это вдруг во время гражданской войны в Испании итальянцам понадобилось бомбить Барселону? Ответ, главным образом, заключался в том, что Франко хотелось победить, а итальянским фашистам, как и немецким нацистам, нужен был полигон, чтобы опробовать новые военные игрушки.

Если мы по-прежнему виделись, то благодаря Лолин – ни я, ни Полито не осмеливались перечить маленькой медсестре. По ее мнению, наша проблема объяснялась просто: “Мужчины! Столь же глупы, сколь и чванливы”. Ни один из нас не был согласен на второстепенную роль в жизни другого. Признать это было бы мучительно, удобнее было спорить и ссориться. Так проще было расстаться, и можно обойтись без правды в глаза.

С Лолин мы виделись в больнице, пока я не выписался, а потом встречались раз или два в неделю, когда я приходил навестить своего неунывающего соседа по палате, бывшего футболиста Финистерре.

Последние полученные от него новости были такие: он живет в Париже в окружении танцовщиц, одной из которых, по имени Лулу, не на шутку увлечен. В одном из писем Финистерре упоминал, что хочет уехать в Южную Америку, поскольку во Франции дела тоже стали не очень. Он обещал писать и дальше, но прошло немало времени, прежде чем я получил довольно странное послание. В конверте лежал рисунок и маленькая схема конструкции, напоминающей бильярдный стол, но расчерченной как футбольное поле. И приписка: “Дорогой друг! У меня все хорошо. Как видишь, фантазии иногда обретают форму. Так же, как мое брюхо и грудь Лулу. Когда соберешься посмотреть Париж – город огней, напиши. Спасибо за вклад в развитие идеи. Твой друг и сосед по койке Алехандро Финистерре”.

Алехандро был из тех, кому суждено или все преодолеть и зажить сказочной жизнью, или умереть в канаве без гроша в кармане. Не думаю, что для него был возможен какой-то промежуточный вариант. Эта особенность нравилась ему самому, потому что делала его исключительным.

Таким же исключительным был человек, сидевший за рулем рядом со мной по дороге в Эндай. Я заметил, что по мере приближения к цели он все больше волнуется. Наверняка из-за моего присутствия, которое я навязал ему при помощи маленького шантажа. Мне предстояла первая миссия, и хотя капитан Амат ненавидел это слово, я ощущал себя именно так.

– Это не миссия.

– Это вы уже говорили.

– Ты едешь просто в качестве сопровождающего и…

– …наблюдателя. Да, знаю. Вы это двадцать раз повторили.

– Ни с кем не разговаривай, а если тебя спросят…

– …то вы мой опекун, и я приехал с вами, не желая упускать возможность лично поприветствовать нашего великого каудильо.

– Хорошо. А теперь постарайся сказать это без выражения брезгливости на лице.

– Капитан, расслабьтесь.

– Лучше бы я оставил тебя в Барселоне.

– Вы бы так и сделали, если бы я вам дал.

– Я мог посадить тебя под замок и велеть Монтойе стеречь тебя.

– Этому толстому выпивохе? Да он забыл бы про меня при виде первой булочки на завтрак.

– Полегче, ты еще сопляк, чтобы так говорить. На “Уругвае” он проявил удивительную стойкость.

Я уважал и ценил сеньора Монтойю и ласково прозвал его Толстяком. Был ли он толстым? Да. Нравилось ли ему с утра сделать добрый глоток виски? Тоже да. Был ли он порядочным человеком, которому я доверил бы свою жизнь? Без сомнения.