Память сердца

Так прошли два зимних месяца – январь и февраль тридцать восьмого. Жуткая колымская зима заканчивалась, словно истаивая, неслышно уходя сквозь камни в глубь почвы. Солнце с каждым днём поднималось всё выше, небо распахивалось во всю ширь и насыщалось блистающей синевой, снег всё радостней сверкал под ярким солнцем, а ветер с залива приносил незнакомые запахи, отзывавшиеся в душе смутной надеждой на что-то такое, чего не выразить словами, но от чего вся душа трепещет и тянется куда-то вдаль, в неизведанное. Суровая северная природа словно бы очнулась от обморока, открыла прояснившиеся очи и тысячью рук потянулась к теплу и свету. Но не всем эта весна тридцать восьмого года несла добро и лучшую долю. Волна арестов, кровавым валом прокатившаяся по Колыме, по всем её лагерям и командировкам, по наспех созданным совхозам и посёлкам, и по судьбам ни в чём не повинных людей, вся эта вакханалия бессмысленной жестокости и абсурда имела своё продолжение. Люди, обвинённые в самых фантастических преступлениях, должны были умереть. Никто из десятков тысяч арестованных людей не был оправдан. Половина из них были расстреляны сразу. Другая половина отправилась в лагеря – искупать свою мифическую вину вполне реальным трудом – до смертного пота, до полного упадка жизненных сил, и до смерти, которая для многих стала благом, потому что избавляла от нечеловеческих мук. Отец Кости не избежал общей участи. Он не смог бы избегнуть наказания ни при каких условиях, поскольку вина его доказывалась самим фактом ареста. Если гражданин арестован доблестными органами НКВД, то это само по себе доказательство его вины. Такое доказательство, лучше которого и не придумаешь! Раз арестован – значит виноват. И нечего тут разводить антимонии. Такая была логика у первого в мире социалистического государства. Такой взгляд на социалистическую законность и на высшую справедливость (за-ради которой и был совершен потрясший весь мир октябрьский переворот).

Да, отец Кости не избежал общей участи. Хотя ему и повезло (если тут уместно это слово): его не расстреляли, а всего лишь присудили лагерь. Благо ехать далеко не пришлось. Ведь все лагеря были тут же, на безжизненном Колымском нагорье. Колымская трасса тянулась от бухты Нагаево точно на север, затем уклонялась на запад, образуя гигантскую дугу, замыкающую безлюдную и бесплодную территорию в несколько миллионов квадратных километров. Усеянная белёсыми камнями дорога пронзала промороженные долины и распадки, взбиралась на открытые всем ветрам перевалы и скатывалась на равнину, вытягиваясь среди дикой, словно бы придушенной травы, в окружении чахлых кустиков, редких деревцев и множества речушек и ледяных ручьёв, в которые даже летом нельзя войти без дрожи, – так две тысячи вёрст. Строительством трассы занимались заключённые. И все лагеря, коих здесь было несколько сотен, также были построены заключёнными, которые оставляли в вечной мерзлоте выбитые зубы, теряли остатки сил и мужества, проклинали эту землю, весь мир и самих себя, призывая смерть как избавление. Всё, что ни было на Колыме в ту пору, было возведено руками советских граждан, насильно привезённых в это царство холода и смерти и обречённых здесь на каторжный труд – такой труд, какой и не снился каторжанам царского времени. Да, отцу Кости повезло. Он закончил следствие хотя и без передних зубов, с переломанными рёбрами, с безобразными шрамами на лице и со страшной душевной травмой, но он всё же стоял на своих ногах, мог самостоятельно передвигаться и не сошёл с ума. Последнее было весьма вероятно, но он каждую секунду помнил про сына, беспокоился о нём, жил ради него. Эта тоненькая нить удержала его сознание, помогла выжить там, где погибли многие тысячи.