Память сердца

Ничего этого Костя не знал. Он лишь чувствовал растущую тревогу, догадывался, что в мире вершится что-то страшное. Но что это было, он никак не мог взять в толк. Про то, что отца жестоко избивают на допросах, он не знал. Не знал и о том, что отца заставляют признать несуществующую вину, грозя арестовать сына и привезти на очную ставку жену. Всё это не было пустой угрозой. Вслед за мужьями брали их жён, детей, сестёр и братьев, престарелых родителей; в отдельных случаях добирались до племянников и двоюродных сестёр – изводили под корень всю родову (как это было с маршалом Тухачевским). Борис Иванович знал и про казнь Тухачевского, и про арест Бухарина, и про повальное уничтожение сторонников Троцкого – подлинных и мнимых; но знание это скользило мимо сознания, как та тучка, что бежит по небосклону, и хотя и грозит пролиться холодным дождём, но рано или поздно уйдёт за горизонт, а ты останешься, и снова всё будет хорошо и ясно. Но вот теперь, когда он сам оказался в неволе, когда его самого стали пугать арестом сына и жены, тут-то он стал в полной мере постигать истинную суть творящейся на его глазах истории. Он сам теперь должен был стать субъектом истории, сыграть в ней хотя и маленькую, но не последнюю роль. Роль эта была предуготована и расписана в мельчайших деталях. От него требовалось лишь исполнить её от начала до конца. В таком случае ему сулили жизнь. В противном случае обещали уничтожить всю его семью. И хотя он ещё сопротивлялся, спорил со следователями и пытался внушить очевидное, что никакой он не враг и что он принесёт много пользы советской власти, но уже понимал, что всё это ни к чему не ведёт. В ответ на заверения в преданности он получал новые оскорбления и побои.

Костя пребывал в полном неведении. В мире творилось что-то страшное и непостижимое, такое, что было выше его разумения. Мамалыгин успокаивал Костю, хотя и понимал, что надеяться не на что и всё обстоит ещё хуже, чем это было с ним. Уж он-то знал, как добываются чистосердечные признания и фабрикуются следственные дела. Да, он всё знал, но ничего не говорил Косте. На все вопросы туманно отвечал: дескать, нужно немного подождать, «там» должны во всём разобраться и… отпустить! И хотя это будет не скоро, потому что дел очень много, и всё страшно перепуталось, но всё равно нужно верить и ждать, верить в своего отца и ждать избавления!

– А давай-ка попьём чайку! Как ты на это смотришь? – вдруг предлагал Мамалыгин, и они откладывали коробки с фильмами и переходили в дальний тёмный угол, где стояли большие алюминиевые кружки и металлический чайник на самодельной плитке с нагревателем из витой проволоки. В чайник наливалась холодная вода, плитка включалась в розетку, и они садились на табуретки и ждали, когда вода забурлит и пойдёт пузырями. Так глушилась тревога. Так воспитывалось терпение, без которого нельзя было выдержать всё то, что творилось на Колыме в тот страшный год.

В такой-то момент инженер затеял непростой разговор. Он долго не мог начать, всё подбирал нужные слова. Боялся, что Костя не так поймёт и совершит что-нибудь такое, что погубит его самого и отца. Всё тут было очень зыбко и чрезвычайно опасно. Он и сам мог погореть на этом деле. В ту пору возможно было всё. Неохота было встревать в эту чрезвычайно опасную историю, но он не мог бросить мальчишку в беде. Это было бы слишком подло. И он решился.

– Вот что, – проговорил будничным голосом, отодвигая кружку.

Костя глянул на него таким ясным, испытующим взглядом, что инженер смешался. Опустил голову и словно бы задумался.

– Вы про отца хотите что-то сообщить? – спросил Костя дрогнувшим голосом. Он каждую минуту ждал, что сейчас откроется дверь и в комнату войдёт улыбающийся отец. Но точно так же он боялся, что ему вдруг сообщат что-нибудь ужасное, такое, отчего жизнь разом закончится. Это мог сделать кто угодно, любой знакомый или вовсе посторонний человек. Плохие вести всегда приходят неожиданно! – Костя уже стал к этому привыкать.

Мамалыгин заметил его волнение и поспешил успокоить:

– Да нет, с отцом всё нормально. Я не об этом. Тут понимаешь, такое дело… – Он снова замялся и пошевелил пальцами, как бы подыскивая нужные слова. – В общем, говорю тебе по большому секрету! – Приблизил лицо и забубнил, пристально глядя на мальчика: – Сегодня утром к Лаврентьеву приходил оперуполномоченный. Оттуда! – Он сделал выразительное движение бровями куда-то вверх и в сторону. – Ты меня понимаешь?

Костя кивнул на всякий случай.

– Ну так вот, – продолжил Мамалыгин. – Он всё про тебя выспрашивал!

– Зачем? Чего ему надо было?

Мамалыгин усмехнулся.

– Ты помнишь, летом был случай, когда дуговая лампа погасла во время сеанса?

– Это когда мы про шпионов крутили? – с готовностью подхватил Костя.

– Точно! Нас ещё к Лаврентьеву тогда вызывали, всё допытывались, не было ли злого умысла с нашей стороны.

– Ну да, я помню, – ответил Костя. – И что с того? Опять про дуговую лампу спрашивали? Так мы же всё объяснили. Чего им ещё?

Мамалыгин печально вздохнул.

– Лампа – это лишь предлог. Они теперь под тебя подкапываются!