Память земли

Настасья Семеновна не замечала, что телочка оторвалась от еды, белыми, в молоке, губами мусолит ее юбку.

Солод прошел мимо Настасьи Семеновны, мимо бабки Поли, бросившей перебирать пшено, принес из зала «Комсомольскую правду» с портретом девчонки на всю страницу.

— Вот, — сунул он Тимке под нос, — знаменитые люди Волго-Дона! Ей девятнадцатый, и тебе девятнадцатый. Чем с коробочкой домино огинаться, иди ко мне, масленщиком станешь… А еще верней — в Цимлу прямо. Там и вода и небо колышутся!.. Бетонные работы, земляные, монтажные. Выбирай! А боишься — сиди здесь под печкой, береги здоровьице.

Настасья выдернула юбку из губ телочки, стала перед Солодом:

— Вас кто просит вмешиваться? Чужую рожь веять — глаза порошить. Вы, интересно мне, и своего сына погнали из дому?

— Нет, — ответил Солод. — У меня сына нет. А дочку тогда же, когда и жену, убило в бомбежку. На рытье противотанковых рвов. И зря, Настасья Семеновна, думаете, что постороннему все равно, как складывается у парня. Скверно складывается. Его отец так, что ли, шел по жизни?

— Правильно! — отрезала бабка Поля.

Она подняла голову над насыпанным на столе пшеном, пытаясь разогнуть скрюченную поясницу.

— Отец не так шел, — сказала она гордо. — И все Щепетковы не так!

Настасья молчала. В кухне было уютно, сухо. За окнами сек зимний дождь, с крыши лило, а на закрытых ставнях намерзало: слышалось, как они скрипят на ветру, словно кремни под полозьями саней. Тимка запахнул на голом животе стеганку, наклонился к бабкиной кровати, где под перевернутым ящиком постукивал коготками по полу голубь, помятый соседской кошкой. Кошку Тимка убил. Солод слышал вчера выстрел в саду. Тимка вынул голубя. Птица была грудастой, белой, с розовым клювом, аккуратным, как зернышко пшеницы. Тимка взял клюв в губы, стал поить голубя слюной. Потом веером расправил на руке помятое крыло, начал осматривать его, разглаживая, щупая вокруг ранки тугие, серебряно-чистые перья.

— Что ж, Тима, — медленно проговорила Настасья, — ты не маленький. Хочешь переходить на карьер — переходи. Только на что ж тебе Цимла? От хорошего хорошее не ищут. У Ильи Андреевича, Тима, та же техника, машины…

Тимур с детства усвоил, что он внук Матвея Щепеткова, что всем, даже носом-курком, походит на легендарного героя. Вокруг всегда рассказывали, каким крутым был дед, потому и Тимка считал своей обязанностью быть крутым. Именно просьба матери не выбирать Цимлу решила дело.

— Нет, мама, раз уж рубить, то чего ж наполовину? Я в Цимлу еду.

Он сидел к матери боком, небрежно. Из-под наброшенной стеганки виднелись открытые, совсем мужские руки, голый латунно-золотистый от летнего загара живот. На губах было знакомое Настасье бесповоротное упрямство, то же, что в младенчестве, когда Тимка со злостью выпихивал языком, не желал брать соску; то же, что видывала Настасья у свекра и у мужа, не раз испытывала их характер на себе…

Тимка бросил голубя под ящик, просительно буркнул:

— Ты, мама, не волнуйся. Чего ты?..

4

Утром Тимур Щепетков понес в сельсовет заявление. Днем он по акту сдал клуб новой заведующей — Миле Руженковой, а через два дня, вечером, накануне отъезда, ждал под береговым откосом в садах Лидку Абалченко.

Хотя в Цимлу уезжали многие, о решении молодого Щепеткова судачил весь колхоз, и Лидка, ни от кого не скрывая горя, бегала с опущенной головой и заплаканными глазами. Тимур — если по правде — не рвался на стройку коммунизма. Он уже грустил, что поддался Солоду, этому черту губошлепому, сболтнул лишнее при нем и при матери… Но дороги назад не существовало. Главное же, что смиряло с обстоятельствами, была Лидка. Теперь-то, когда он человек рабочий, отлетный, он обязательно будет смелым до конца.

Он пришел под берег раньше уговоренного срока, уже полчаса, жмурясь от мокрого ветра, всматривался в темень. На ерике поверх льда стояли лужи, отблескивая металлическим светом; в вышине носилась с кряканьем цепочка уток, наверно, из тех, что зимовали на полыньях у Конского леса. Воровато, чтоб не хрустеть камышинами, Тимка ходил от мокрого берегового песка до тропинки, временами становился спиной к откосу, где было чуть затишней, меньше сек дождь.

Тимур знал, что получит от Лидки все. Он смертельно боялся и ждал этого — самого непонятного, что происходит между людьми и сейчас случится с ним. Становилось так жутко, что кровь толкалась где-то в шее под стеганкой. Она толкалась еще сильнее, когда он думал: «А вдруг Лидка не придет?..» Но при мысли, что придет, в голове сами собой, деловито и четко обсуждались детали будущего свидания. Тимка знал по рассказам старших ребят, что с девчонкой надо сесть. А под ногами жидко чавкал оттаявший суглинок. «Эх, было б захватить плащ. После отстирал бы в ерике или сказал бы дома, что упал». На руке у Тимки были подаренные матерью часы, стрелки их под выпуклым стеклом светились фосфором, и Тимур поминутно подносил их к глазам. Время не подошло, а позади зашлепали быстрые шаги, появилась Лидка, и он подбежал, схватился дрожащей рукой за лацкан ее пальтишка.

5