Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

1. Архиканцеляриус, славный муж совета,
Просвещенный истиной божеского света,
Чья душа высокою твердостью одета,
Ты чрезмерно многого хочешь от поэта.

2. Выслушай, возвышенный, робкие моленья,

Изъяви к просящему ты благоволенье
И не заставляй меня, внявши повеленью,
Гнуть под тяжкой ношею слабые колени.

3. Я — певец твой искренний, твой слуга толковый,

По суху и по морю для тебя готовый;
Все, что хочешь, напишу по любому зову;
Но нехватка времени жмет меня сурово.

4. За неделю можно ли вписать пристойно

Нашим славным кесарем веденные войны?
Лишь Лукан с Вергилием их воспеть достойны,
Год и два, и три подряд песнь слагая стройно[563].

5. Пожалей, разумнейший, стихотворца участь!

Не заставь покорствовать, жалуясь и мучась!
Жгучей торопливости умеряя жгучесть,
Струнам растревоженным вороти певучесть.

6. Ты ведь знаешь, праведный, — в этой жизни бренной

Сила в нас не может быть вечно неизменной:
И пророков покидал божий дар священный,
И родник моих стихов иссыхает, пенный.

7. Иногда пишу легко, без числа и счета,

И никто не упрекнет, что плоха работа;
Но пройдет немного дней, пропадет охота,
И заменит мне стихи сонная зевота

8. Что однажды издано, то уж не исправить!

И спешат писатели, чтоб себя прославить,
Стих похуже выкинуть, а получше — вставить,
Не желая праздный люд без нужды забавить.

9. Неучей чуждается стихотворец истый,

От толпы спасается в рощице тенистой[564],
Бьется, гнется, тужится, правя слог цветистый,
Чтобы выстраданный стих звонкий был и чистый.

10. В площадном и рыночном задыхаясь гаме,

Стихотворцы впроголодь мучатся годами;
Чтоб создать бессмертный сказ, умирают сами,
Изможденные вконец горькими трудами.

11. Но звучит по-разному голос наш природный!

Я вот вовсе не могу сочинять голодный:
Одолеть меня тогда может кто угодно, —
Жизнь без мяса и вина для меня бесплодна.

12. Да, зовет по-разному к делу нас природа!

Для меня кувшин вина — лучшая угода:[565]
Чем я чаще в кабаках делаю обходы,
Тем смелей моя в стихах легкость и свобода.

13. От вина хорошего звонче в лире звоны:

Лучше пить и лучше петь — вот мои законы!
Трезвый я едва плету вялый стих и сонный,
А как выпью — резвостью превзойду Назона.

14. Не всегда исполнен я божеского духа —

Он ко мне является, если сыто брюхо.
Но едва нахлынет Вакх в душу, где так сухо, —
Тотчас Феб заводит песнь, дивную для слуха.

15. Оттого и не могу, нищий я и бедный,

Фридриха державного славить путь победный,
Сокрушивший в Лации корень злобы вредной, —
В этом, повелитель мой, каюсь исповедно.

16. Трудно в худшей нищете отыскать поэта:

Только у меня и есть, что на мне надето!
А от сытых скудному можно ль ждать привета?
Право, не заслужена мною доля эта.

17. Я из рода рыцарей вышел в грамотеи,

Я с сохой и заступом знаться не умею,
Мне и ратного труда книжный труд милее —
Я люблю Вергилия больше, чем Энея.

18. Не пойду я в нищие — это мне зазорно;

Не пойду и воровать, хоть зови повторно;
Видишь сам, передо мной нет дороги торной —
Клянчить, красть, пахать, служить — все неплодотворно.

19. Как мои страдания скорбны и жестоки,

Я не раз уже писал горестные строки;
Но невнятны для зевак все мои намеки —
Я блуждаю, как и был, нищий, одинокий.

20. Немцев щедрые дары я не позабуду

И достойною хвалой их прославлю всюду…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

21. Но зато в Италии — сущие злодеи,

Идолопоклонники, а не иереи,
Подают мне медный грош, серебра жалея, —
Ну так диво ли, что я чахну и худею?

22. Горько мне, что вижу я: льстивые миряне,

Глупые и праздные, хуже всякой дряни,
Век в душе не знавшие божьего дыханья,
Ходят разодетые в шелковые ткани.

23. Если б им лишь рыцари были доброхоты,

А о нас священники брали бы заботы!
Только ведь и в клириках нет для нас щедроты —
Лишь о суете мирской все у них хлопоты.

24. Священнослужители нынче стали плохи:

Наши им неведомы горестные вздохи,
В их домах, бесчинствуя, скачут скоморохи,
Вместо нас последние подъедая крохи.

25. Сгибни, клир злонравственный и несердобольный,

Нас забывший жаловать милостью застольной!
Но вовек да славятся те, кто хлебосольны,
И первейший между них — ты, блюститель Кёльна!

26. Царскими заботами ты чело венчаешь

И от царских ты забот имя получаешь;[566]
Ты господню заповедь в сердце величаешь
И пришельца-странника с щедростью встречаешь.

27. Страждущий от зимнего хладного дыханья,

Я к тебе дрожащие простираю длани —
Ни постели у меня нет, ни одеянья,
И смиренно я приму всякое даянье.

28. Архиканцеляриус, свет мой и опора,

Славою наполнивший звездные просторы,
Верности прибежище и услада взора,
Годы долгие живи и не знай укора!

29. Я когда-то от тебя деньги взять решился,

Но давно мой кошелек вновь опустошился:
Я с одним священником ими поделился,
Чтобы век он за тебя Господу молился.

30. Щедрому хозяину щедро подражая,

Я делюсь с издольщиком долей урожая:
Каждый знает по себе, в ком душа большая, —
Чем крупней кусок отдам, тем вкусней вкушаю.

31. Не могу один в углу наслаждаться пищей —

Половину уделю доброй братье нищей.
А при княжеских дворах пусть другие рыщут,
Коим высшее из благ — толстый животище.

32. Архиканцеляриус, свет мой и отрада,

Нестора премудрого истинное чадо,
Да пошлет тебе Христос за труды награду,
Мне же — красноречие петь тебя как надо.