Памятники византийской литературы IV-IX веков

Самой последней изо всех вошла дочь милостивого старца со своими тремя дочерьми. Взглянув на них, царь, матушка его и Ставракий — первое лицо при дворе — поразились их красотой и восхитились их нарядами, благоразумием и изяществом поступи. И тотчас царь обвенчался со старшей дочерью, а со второй обвенчался один из вельмож царя, патрикий, по имени Константинакий, славный и весьма приятный лицом. Что касается третьей дочери, то царь лангобардов, по имени Аргус, направил к царю Константину послов с многочисленными дарами, прося ее в жены. Так исвершилось: приняв дары и искательство Аргуса, царь отправил ее с превеликим почетом и с богатым приданым.

Сыграли свадьбу, и царь, радуясь такому союзу, повелел созвать на пир всех до единого родных своей супруги, чтоб приветствовать их и воздать им честь. Когда все собрались, царь приветствовал их и, благоговея пред родней супруги своей, — ибо все они отличались красотою, — каждого, когда встали из-за стола, одарил своими щедротами — от мала до велика: деньгами, одеждами, серебром и золотом, драгоценными вещами из камней драгоценных — изумрудов, сапфиров, жемчуга. Царь дал им большие дома близ дворца и отпустил с миром. Принесли все это они к себе домой и забыли приставать к старцу по поводу имевшегося у них некогда сокровища, про которое он говорил, что спрятал. Но старец не забыл этого: собрав всех, сказал им: «Завтра устройте здесь превосходный обед, на который мы пригласим царя, патрикия и весь синклит[440], чтобы к моему возвращению из дворца все было готово». Они подумали, что Филарет и вправду хочет пригласить царя, своего зятя, и приготовили превосходный обед.

Еще не кончилась ночь, когда старец направился ко дворцу, а на обратном пути, пока шел он от дворца к себе домой, он созывал всех нищих, сколько ни находил их под портиками. Собрал он их сто человек — прокаженных, кривых, хромых, изувеченных и привел в свой дом. Сам первый вошел в дом и сказал: «Прибыл царь с патрикием и со всем синклитом, а также те, кого мы не ждали и не приглашали, тоже оказались здесь».

Среди хозяев поднялся страшный шум и замешательство из-за большого числа прибывших на пиршество. А нищие вошли и сели за стол. Видя, что происходит, родственники Филарета стали между собою перешептываться: «А старец-то и теперь не позабыл прежнего обычая, но мы достигли такого положения, что он не сможет повергнуть нас в нищету, если даже захочет».

Старец же, сев за стол вместе с нищими, повелел сыну своему, ставшему спафарием при манглабите[441], а также внукам своим и брату царицы, который исполнял ту же должность, стоять близ стола и оказывать услуги, словно истинному царю царей.

Игнатий (VIII–IX вв.)

Сложная и незаурядная личность Игнатия, сначала диакона Софийского собора в Константинополе, а затем митрополита Никейского, весьма характерна для времени второго периода иконоборческого движения. Даты его жизни точно неизвестны, но, судя по его произведениям, большая часть сознательной жизни его падает на тот период, когда иконоборческое движение приобрело особую остроту. Игнатий не мог не откликнуться на волновавшие всех события того времени: в борьбе противников со сторонниками почитания икон сначала он встал на сторону первых, но потом раскаялся и перешел на сторону иконопочитателей. Трудов Игнатия-иконоборца не сохранилось, за исключением нескольких стихотворений, цитируемых Феодором Студийским; в нашем распоряжении лишь та часть литературного наследия Игнатия, которая отражает его взгляды как иконопочитателя. Это литературное наследие довольно обширно и, главное, очень разнообразно по жанровому содержанию.

Получив блестящее образование, Игнатий стал «грамматиком»; его учителями были образованнейшие люди того времени — патриархи Тарасий и Никифор; Игнатий стал известным писателем, обладавшим к тому же и значительным поэтическим даром. Его перу принадлежит драматическая поэма о грехопадении Адама и Евы — возможно, первый прообраз «Потерянного рая» Мильтона; в то время это был первый образец драмы-мистерии, нашедший более широкое распространение в последующие века. Далее Игнатий переложил многие басни Эзопа на стихи в форме ямбических четверостиший, придав им нередко мораль, отличную от морали Эзопа. Их необыкновенная краткость свидетельствует о редкостном умении автора предельно четко и ясно выразить подчас очень значительное содержание. Басни в его переложении пользовались большой популярностью в последующие столетия. «Ямбы на Фому Славянина», надгробные элегии, несколько канонов также принадлежат перу Игнатия.