Пан (пер. Химона)

Пауза.

— Дай Богъ, чтобы онъ не былъ жестокъ съ тобою, Ева!

— Но это ничего не значитъ, ничего не значитъ!

И голосъ ея звучалъ въ лсу, какъ тихая, дрожащая псня.

Листва желтетъ. Время къ осени. На неб еще больше появилось звздъ, и мсяцъ похожъ на серебряную тнь, погруженную въ золото. Холодъ не чувствуется, нтъ, только прохладная тишина и кипучая дятельность въ лсу. Каждое дерево стояло и думало. Ягоды созрли.

И вотъ наступило двадцать второе августа я вмст съ нимъ три желзныхъ [1] ночи.

XXVI

Первая желзная ночь. Въ 9 часовъ заходитъ солнце. Матовая темнота ложится на землю, показываются дв звзды, а часа два спустя слабый свтъ луны. Я брожу по лсу со своимъ ружьемъ и со своей собакой, набирая костеръ, и свтъ моего огня падаетъ между стволами сосенъ. Мороза нтъ.

— Первая изъ желзныхъ ночей! — говорю я. И сильная, смущающая душу радость проникаетъ меня насквозь при мысли о времени и мст…

Люди, птицы, зври до здравствуетъ эта одинокая ночь въ лсу, въ лсу! Да здравствуетъ мракъ и шопотъ Бога среди деревьевъ, нжное, простое благозвучіе тишины, зеленая листва и желтая листва! Да здравствуютъ звуки жизни, собака, фыркающая въ трав, нюхающая землю!

Да здравствуетъ дикая кошка, которая вытянулась всмъ тломъ и прицливается, готовая прыгнуть на воробья, въ темнот, въ темнот!

Да здравствуетъ кроткая тишина земли, да здравствуютъ звзды, серпъ луны! Да, я пью за нихъ и за него!..

Я встаю и прислушиваюсь. Никто меня не слышалъ. Я снова сажусь.

Благодареніе теб, уединенная ночь: и вамъ, горы, мракъ и шумъ моря; оно шумитъ въ моемъ сердц. Благодареніе за жизнь, за дыханіе, за милость жить сегодня ночью, я благодарю изъ глубины моего сердца!

Послушай на востокъ и послушай на западъ, нтъ, послушай только, это вчный Богъ. Эта тишина, что шепчетъ мн на ухо — кипучая кровь всей природы. Богъ, пронизывающій весь міръ и меня. Я вижу блестящую паутину при свт моего костра, я слышу плывущую по морю лодку тамъ, на свер; сверное сіяніе ползетъ по небу. О, клянусь моей безсмертной душой, я благодаренъ отъ всей души, что это я здсь сижу!..

Тишина. Еловая шишка глухо падаетъ на землю. «Упала еловая шишка», думаю я. Мсяцъ высоко на неб, огонь мигаетъ на полусгорвшихъ полньяхъ и хочетъ потухнуть. Поздней ночью я возвращаюсь домой.

Вторая желзная ночь. Прежняя тишина и мягкая погода.

Моя душа созерцаетъ. Я машинально подхожу къ дереву, надвигаю шляпу на лобъ, прислоняюсь спиной къ этому дереву, заложивъ руки за голову. Я пристально смотрю въ одну точку и размышляю; свтъ отъ моего костра ударяетъ мн прямо въ глаза, но я этого не чувствую. Я долго остаюсь въ этомъ положеніи, безъ всякихъ мыслей, и смотрю на огонь: ноги устали и отказываются служить; совсмъ оцпенвъ, я сажусь.

И только теперь я думаю о томъ, что я сдлалъ. Зачмъ я такъ долго смотрлъ на огонь?

Эзопъ поднимаетъ голову и прислушивается, онъ слышитъ шаги. Является Ева.

— Сегодня вечеромъ я безконечно печаленъ и задумчивъ, — говорю я.

И отъ состраданія она ничего не отвчаетъ.

— Я люблю три вещи, — говорю я тогда. — Я люблю тогъ любовный сонъ, который я разъ видлъ, люблю тебя и вотъ этотъ кусокъ земли.

— А что ты больше всего любишь?

— Сонъ.

Опять стало все тихо. Эзопъ знаетъ Еву, онъ наклоняетъ голову и смотритъ на нее. Я говорю шопотомъ:

— Я видлъ сегодня на дорог двушку: она шла водъ руку со своимъ возлюбленнымъ. Двушка глазами указала на меня и съ трудомъ могла удержаться отъ смха, когда я прошелъ мимо.

— Надъ чмъ же она смялась?

— Этого я не знаю, вроятно, она смялась надо мной.

— Ты ее зналъ?

— Да, я ей поклонился.

— А она тебя не знаетъ?

— Нтъ… Но зачмъ ты сидишь и выспрашиваешь меня? Это скверно съ твоей стороны. Ты не заставишь меня назвать ея имя.

Пауза.

Я опять бормочу:

— Надъ чмъ она смялась? Она кокетка, но, все-таки надъ чмъ же она смялась? Боже мой, что же я такое ей сдлалъ?

Ева отвчаетъ:

— Это было не хорошо съ ея стороны смяться надъ тобой.

— Нтъ, это не было скверно! — кричу я. — Ты не должна меня ругать; она была права, что смялась надо мной. Замолчи, чортъ возьми, и оставь меня въ поко, слышишь?

И Ева испуганная оставляетъ меня въ поко. Я смотрю на нее и въ ту же минуту раскаиваюсь въ своихъ жестокихъ словахъ; я падаю передъ ней на колни и ломаю руки.

— Иди домой, Ева! Ты та, кого я люблю больше всего; какъ могъ я любитъ сонъ? Это была только шутка; это тебя я люблю. Но ступай теперь домой; завтра я приду къ теб; думай о томъ, что я твой! Не забывай это! Покойной ночи!

И Ева идетъ домой.

Третья желзная ночь. Это ночь крайняго напряженія. Хоть бы легкій морозъ! Вмсто мороза неподвижная теплота. Посл дневного солнца ночь похожа была на тепловатое болото. Я развелъ костеръ…

— Ева, иногда можно найти наслажденіе въ томъ, что тебя таскаютъ за волосы. Такъ извращенъ, можетъ-быть, духъ человческій. Тебя будутъ таскать за волосы внизъ въ долину и потомъ опять на гору, и если кто-нибудь спроситъ, что здсь происходить, человкъ въ состояніи отвтить въ восторг:

— Меня таскаютъ за волосы!

И если спросятъ:

— Не помочь ли теб, не освободить ли? — Отвтишь:

— Нтъ

А если спросятъ:

— Но какъ же ты это выносишь?