Пан Володыёвский

– У него всех дел – уцелевших разбойников добить да тела предать земле. Сегодня еще возвратится либо завтра утром. Я велел только наших похоронить, Азбовых необязательно – зима на носу, заразы можно не опасаться. Все равно волки их приберут.

– Пан гетман просит, – сказал Богуш, – Меллеховичу в его деле препон не чинить: хочет ездить в Рашков, пускай ездит. И еще просит пан гетман татарину этому полностью доверять, так как в его любви к нам нимало не сомневается. Великий это воин и много пользы принести может.

– Пусть себе ездит хоть в Рашков, хоть куда, – ответил маленький рыцарь. – После того как мы с Азбой покончили, он мне не очень-то и нужен. Больших ватаг теперь раньше первой травы не жди.

– Неужто Азба погромлен? – спросил Нововейский.

– В пух и прах! Не знаю, унесли ли ноги хотя бы двадцать пять человек, да и тех по одному переловим, если Меллехович уже не переловил.

– Вот радость-то, – сказал Нововейский. – Теперь можно в Рашков спокойно ехать. – И добавил, обратившись к Басе: – Ежели угодно, мы захватим письма к пану Рущицу, о которых твоя милость изволила упомянуть.

– Благодарствуем, – ответила Бася, – за оказией дело не станет, – мы туда все время нарочных посылаем.

– Гарнизонам надлежит меж собою постоянную связь поддерживать, – пояснил пан Михал. – Так значит, ваша милость, вы с этой прелестной барышней в Рашков едете?

– Прелестная барышня! Малявка она еще, досточтимый сударь, – ответил Нововейский. – А в Рашков мы едем потому, что мой беспутный сын там у пана Рущица под началом служит. Скоро десять лет, как из дома сбежал; только письма писал в расчете на мое родительское снисхождение.

Володыёвский даже в ладоши прихлопнул:

– Я сразу догадался, что ты пана Нововейского родитель, и уже было собрался спросить, да, услышав про беды любезной нашей гостьи, обо всем на свете забыл. Тотчас догадался: вы и лицом схожи! Значит, это твой сын!..

– В том меня его покойница мать заверяла, а поскольку особа она была добродетельная, не вижу причин сомневаться.

– Я такому гостю вдвойне рад! Только, ради Бога, не называй сына беспутным: он отличный солдат и достойный кавалер; иметь такого сына весьма почетно. После пана Рущица он первый наездник в хоругви. Тебе небось и невдомек, что он любимец гетмана! Ему уже не раз доверяли разъездами командовать, и из каждого дела он выходил с честью.

Нововейский даже покраснел от удовольствия.

– Пан полковник, – сказал он, – сплошь да рядом отец для того лишь чадо свое хулит, чтобы кто-нибудь его слова оспорил, и я полагаю, ничто не может сильней порадовать родительское сердце, как противоположные утверждения. И до меня уже доходили слухи об успехах Адася на службе, но лишь теперь я подлинную испытываю радость, слыша подтверждение молвы из столь славных уст. Говорят, сын мой не только отважный воин, но и держит себя степенно, что мне даже удивительно, ибо прежде сущий ветрогон был. На войну его, шельму, с малолетства тянуло, и лучшее тому доказательство, что мальчишкой из дома удрал. Признаться, поймай я его тогда, хорошенько бы проучил pro meinoria[90], но сейчас, вижу, придется об этом мысль оставить – ну как опять на десять лет сгинет, а старику-то тоскливо.

– Неужто за столько лет ни разу домой не заглянул?..

– А я ему воспретил. Однако ж, и у меня сердце не камень: сами видите, первый к нему еду, поскольку он службы оставить не может. Хотелось мне, сударыня-благодетельница и милостивый сударь, просить вас девку мою приютить и одному отправиться в Рашков, но коль скоро вы говорите, на дорогах спокойно, возьму и ее с собой. Она у меня как сорока любопытная, пускай поглядит на свет.

– И люди на нее пускай поглядят! – вставил Заглоба.

– Не на что смотреть! – ответила барышня, хотя смелые черные ее очи и сложенные будто для поцелуя губы говорили совсем иное.

– Малявка она еще, истинно малявка! – сказал Нововейский. – Но едва завидит пригожего офицера, точно бес в нее вселяется. Оттого я предпочел ее с собою взять, нежели дома оставить, тем более что и дома девке одной небезопасно. Но коли мне придется без нее в Рашков ехать, будь добра, сударыня, повели ее на привязь посадить, чтоб не выкинула какой-нибудь штуки.

– Я сама не лучше была, – ответила Бася.

– Сажали ее за прялку, – подтвердил Заглоба, – она с нею в пляс, если никого получше не подворачивалось. Но ты, я вижу, сударь, шутник. Баська! Охота мне с паном Нововейским выпить – я ведь тоже пошутить люблю.

Меж тем, еще до того, как подали ужин, дверь распахнулась и вошел Меллехович. Пан Нововейский, будучи увлечен разговором с Заглобой, вначале его не заметил, зато Эвка сразу увидела, и щеки ее ярко вспыхнули, а потом вдруг покрылись бледностью.

– Пан комендант! – обратился Меллехович к Володыёвскому. – Согласно приказу беглецы изловлены.

– Отлично! Где они?

– Я велел их повесить, как было приказано.

– Хорошо! А твои люди вернулись?

– Часть осталась для погребения тел, остальные со мною.

В эту минуту Нововейский поднял голову, н на лице его выразилось чрезвычайное изумление.

– Господи! Что я вижу! – пробормотал он.