Panacea (СИ)

Голос Сокджина покатился с вершины гор лавиной и разбился ливнем о грудь. Введенный в транс, Тэ перестал улавливать боль от грянувших порезов, почти не почувствовал отвратительного привкуса густой жижи, что дали ему испить из горячего кубка. И лишь в конце он краем глаза успел заметить, что стигмы на запястьях проявились полностью, чернильными завитками нарисовав вечные браслеты.

Его отнесли в спальню и уложили. Джин коснулся метки на шее, которая затянулась до руны, безошибочно обозначающей абсолютно чужое имя. «Чонгук».

Чертыхнувшись несколько раз кряду, маг велел пажам следить за ведьмой, а сам с грохотом покинул покои.

***

Пробудившиеся Ночные оживили город: послышался и стук кузниц, и кипящий пар заработавших предприятий, и бурлящий поток разговоров, передвижений, детских возгласов, воскресло царство запахов, сладких, пряных, прожаренных и вкусных.

Наутро Чонгук едва ли узнавал еще вчера мертвые окрестности. Зато ему стало много легче на душе. Всего одна ночь в родных краях залечила давно ноющие раны. Завтрак оказался вкуснейшим из всего съеденного, жена дяди Вольвана одной из самых замечательных женщин – веселая и острая на язык, а Чим с Хосоком неожиданно стали казаться родными.

Дядя с горем пополам согласился на родственную схватку и выиграл, а затем Тай показал друзьям все красоты города. И все это пока Намджун с Вольваном в обрядной занимались возвращением силы. Перед этим Надмжун попросил у Чонгука какую-нибудь вещь Тэхёна, и тот, нахмурившись, отдал припрятанную тесемку с его запястья, которую хранил еще с первой встречи. О сути Намджун так рассказать и не потрудился.

К обеду маг уже мог похвастаться неординарными магическими способностями, творить волшбу из воздуха и отвечать на самые каверзные вопросы всезнайки-Хосока. Назначенная на вечер инициация всполошила народ, но ненадолго: Ночные весьма спокойны и рассудительны, восприняли мудро, подготовились, как следует.

Перед самым выходом в обрядную, Чонгука посетило жгучее видение, распоровшее кожу изнутри, он пошатнулся, оперся на подставленное Чимином плечо и натужно выдохнул:

— Тэхён…

Намджун переглянулся с Вольваном.

— Причастили, значит. Надо торопиться, — рыкнул тот.

Все жители, от мала до велика, одетые в черные накидки, битком набили Храм и площадь перед ним, замерев в тесном единении. Чонгуку велели оголить торс, дали испить вина и, уложив на алтарь, немедля приковали. В отблеске зажженных факелов он влажными глазами смотрел на знакомые лица: испуганного Чимина, Хосока, суровых и сосредоточенных дядю и Намджуна.

После предисловия на древнем языке, прогремели барабаны, подбираясь под фоновый монотонный ритм. Очертания поплыли, закололо мышцы. Грянул раскат голоса Намджуна, блеснуло лезвие, и Храм наполнился отчаянным вскриком боли, тенью вскинувшегося тела. В животе Чонгука по самую рукоять оказался раскаленный кинжал.

Чим было кинулся вперед, но его задержал Хосок, тревожным взглядом объясняя, что так и надо. Волки волнами опустились на колени, притянуло и Чимина. Хосок перенял у одного из волков бубен, Надмжун зачитывал заклинание, перекрикивая Чонгука, кидающегося от облика волка к человеческому, от рычания к крику. Звенели цепи. Его кровью Намджун обмазал лоб Чимина, дал слизать с пальцев и лишил сознания.

…Чонгук бежал по лесам лапами предков, смотрел их глазами и видел, как погибают сотни, как горят в огне, распадаясь в пепел. Он становился частью одной общей доли, носителем памяти, его тело разрывалось и сшивалось заново, втискиваясь в узкие переходы и переливаясь из сосуда в сосуд. И так по нескольку раз, пока обессиленный разум не накрыло чернотой, допустив до синеватых чертогов безболезненного течения. Там не было ничего, кроме водопадов, стекающих в самые ребра. Чонгук перестал бояться, наблюдая за тем, как отскакивают от воды камешки… и сквозь эту воду он увидел лицо Тэхёна, увидел цветущий сад и чужака, прикасающегося к нему, чужака, берущего его в ложе и замыкающего руки на резных лопатках, тонущего между сладких бедер и срывающего с алого рта поцелуи.

И Чонгук увидел войны, полыхающие города из прошлого, но рядом с ним вдруг предстал Чимин, а это значило, что у подножия – будущее. Рассвирепевший Чонгук истреблял людей, ведя за собой Ночных, собирая племя в одно целое. А напротив застыла фигура предателя, стремящегося изничтожить волков, и толпы людей и волшебников шли за ним, а впереди развевались белые одежды, и слезными озерами застыли ласковые глаза.

Тэхён. За что…?

Он не смог спросить, подав мечом вперед и вспоров ему живот. Рубиновая струйка, стекшая по подбородку, знаменовала улыбку, полную облегчения.

…Новый мир встретил Чонгука с криком, севшим до хрипа и шепота, он отчетливо расслышал:

— Так примите же нового Альфу!

И подземелье точно сотрясло вулканической мощью синхронного «Да!».