Panacea (СИ)

Когда двое неизвестных вызволяли Юнги из тюремных цепей, он и подумать не мог, в какую авантюру его занесет в очередной раз. Поначалу ему претила мысль подчинения подозрительным незнакомцам, среди которых прорисовалась и тошнотная принцесса Сокджин, а после ему разъяснили на пальцах и довольно больно, что своеволие пора бы поубавить, иначе ожидает участь похлеще тюремной.

Всю жизнь Юнги был одиночкой, рвущим людей, других волков, сражающимся за место под солнцем, пищу, крышу над головой. Неудивительно, что он связался с преступными шайками и постепенно подмял их под себя, занявшись курированием контрабанды, откачкой денег у должников, расправой над неугодными, заговорами в больших и малых городах. Предводительствовал он достаточно долго, ровно до тех пор, пока свои же напуганные шавки не сдали его властям, предварительно пронюхав и предупредив, что это не волк, а полукровка, против которого хватит и кандалов из серебра.

Долгих три года Юнги провел в заточении, глядя лишь на толстые железные прутья высокого крысиного окошка, сквозь которое струились полосы света. Он не мог обратиться или сбежать, его постоянно мучила невыносимая боль, жгущая вены, он хронически страдал и терпел, не наедаясь, не напиваясь и сходя с ума. Поэтому не может жаловаться на то, что ныне свободен. С теми, кто его предал, ему позволили разобраться сразу же, в качестве залога за преданность.

То, что мать его была деревенской куртизанкой, принимающей всех и каждого, Юнги помнит хорошо: еще мальчишкой бегал у частокола и выл, пока та, полуголая и потная, не выносила ему миски с хлебным пойлом для свиней. Отца он даже не искал, смирился с тем, что полуволк, что еды ему требуется больше и чаще, что выдержки у него более, чем у человека, а инстинктивные аппетиты и жажда близости несносны.

Ему и в голову не приходило, что есть разделение на стаи, принципы… Он придерживался одной тактики: бери, что хочешь и никому не отдавай. Уже позже, по юности, когда Юнги обучался у толкового бандита, прознал и о грамоте, и о волчьей истории. Звучала она красиво, а самой примечательной частью стала поэтическая - о двоих предназначенных, о любви, вознесенной до божественной. Впрочем, то не помешало Юнги возненавидеть волков, тех, на кого он надеялся, но кем был унижен и не принят свояком ни при каких условиях.

Освободители же открыли Юнги новые грани и без опаски завели за кулисы. Их шестеро, укрывшихся под белыми мантиями с глубокими капюшонами, сидящих в темной круглой зале за высоким столом. Типичное злодейское сборище, претендующее на благие деяния, о сути которых знать дано не всем. Лиц их Юнги не видел, зато мог слышать пронзительные громоподобные голоса. Вслушивался он вяло и зевал, откровенно скучая. Притащили его сюда затем, чтобы он нашел некоего Тэхёна и проследил за ним.

Единственное, что в этой экспансии огорчало Юнги до безобразия: компания Сокджина, настолько эксцентричного педанта, что придушить его было бы редкостным удовольствием.

Они выслеживали Тэхёна без особого труда и действовали по указке, не приближаясь ближе наказанного расстояния. Тот первый раз, когда Юнги увидел Тэхёна, плавно идущего по дорожке к деревне, он запомнил до мелочей. И прирос к месту, хотя Джин пихал его в бок, шикая на то, что пора бы сменить угол обзора. Юнги не мог оторвать глаз от пепельных волос, не мог сообразить, что его так мнет изнутри, когда он видит точеную фигурку и сладостно-радушные глаза…

Юнги стал прибегать даже тогда, когда ему не приказывали, наблюдал, как Тэхён, прогуливаясь по лесу, улыбается деревьям, как бережно собирает травы и ягоды, приговаривая голосом, способным растопить и космический холод. Иногда Тэхён останавливался, чтобы перекусить и напевал что-нибудь. Юнги особенно остро переживал эти моменты, до кровяных лунок сжимая кулаки. Ему хотелось выйти к нему, хотелось спросить, что всё это значит.

Затем что-то изменилось в Тэхёне, и Юнги почуял тот запах. Тэхён больше не выглядел чистым, не пах мякотью яблок, отдавал резкостью восточной пряности, рассыпанной внутри лакомого тела другим. Случилось то, о чем говорили Ведающие. Так и должно было быть, но Юнги оттого легче не становилось: напротив, росло раздражение, ненависть к тому, кто забрал понравившееся ему первым. Чувство потери подкидывало дров, и он позволил себе идти на поводу у мысли, что может им завладеть, если проявит покорность и будет неотступно следовать исходящим приказам.

Почему среди многих полуволков важнейшим оказался Юнги, прояснилось чуть позже, после его появления среди соплеменников, обосновавшихся на севере. Юнги обнаружил себя по вечеру связанным и пьяным от какого-то зелья с кисловатым привкусом. Воспоминания сквозь дурман-траву вязкие. Но именно тогда Джин, резанув ножом по его шее, сообщил, что он Альфа. Вот, в чем его исключительность. Первый и единственный среди полукровок, тот, кого не могло быть и явиться, но он есть.