Паноптикум

— Скажу тебе одно лишь слово, — продолжает Розенберг. — Обезьяний корм. Это как раз то, что тебе надо. Купи себе корзину, положи в нее двадцать кульков, в каждом по пятьдесят граммов арахиса вместе с сухими сливами и орехами, стань перед обезьяньими клетками и кричи: «Обезьяний корм! Двадцать филлеров обезьяний корм! Ни на один филлер больше, ни на один филлер меньше! А кому жалко тратить двадцать филлером на обезьян, пусть сам кушает!» Ну можно кричать и еще что-нибудь в этом роде. Но сначала, конечно, надо об этом поговорить с главным советником по звериным делам Флорианом Вантцнером, так как без его разрешения здесь разве только вздыхать разрешается, да и то так, чтобы он не услышал, а то сразу подумает, что ты жалуешься и недоволен тем, как идут дела в мире.

5

Дядя Абриш взял Яни Чуторку за руку и направился с ним в контору. Флориан Вантцнер, если и не любил, то все же терпел Розенберга. Поэтому он и принял его.

Когда Розенберг и маленький Чуторка вошли в комнату, стены которой были увешаны самыми разнообразными и по размеру и по форме рогами, перед ними предстала следующая картина: главный советник по звериным делам в зеленой охотничьей куртке восседал с завязанной вокруг шеи белоснежной салфеткой у накрытого стола; его красное одутловатое лицо испещряла сеть лиловых прожилок. Против него сидел Фрици — самый популярный обитатель зоопарка. Фрици был гладкошерстной обезьяной среднего роста из породы шимпанзе. Вокруг шеи у него была тоже повязана салфетка, а в лапке, удивительно похожей на человеческую руку, Фрици держал красную кружку с молоком.

Этот самый Фрици ежедневно часов в одиннадцать утра прибывал к главному советнику — не пешком, как любой из обитателей зоопарка, а на собственном велосипеде с красными спицами в колесах. Перед входом в контору он ловко спрыгивал с велосипеда, прислонял его к стволу старого каштана, росшего посредине лужайки, и поднимался к главному советнику. Они садились вдвоем за накрытый стол, завтракали, а потом закуривали: Флориан Вантцнер курил трубку, набитую душистым табаком, а Фрици совал в рот папиросу, поднося к ней несколько неуверенными движениями зажженную спичку. Движения Флориана Вантцнера были тоже неуверенны, но это вызывалось той жидкостью, которой он с великим прилежанием раз за разом наполнял свой стакан. Когда дядя Абриш и Яни Чуторка вошли в комнату, Яни онемел от изумления, а Розенберг, который был уже знаком с такими трогательными сценками, полными семейного тепла, сказал любезно:

— С каким удовольствием согласился бы я променять свою должность поденщика на должность обезьяны.

Вантцнер вынул трубку изо рта и ткнул ею в сторону дяди Абриша.

— Чего тебе, Розенбергер? Мы, кажется, острим?

Но ни искажение фамилии, ни едкость замечания не испугали Розенберга, и он, не теряя времени, изложил цель своего прихода. Главный советник по звериным делам во время пространного объяснения дяди Абриша не сводил глаз с Яни, потом опять ткнул трубкой, но уже в сторону Яни и спросил:

— Тоже иудей?

Вопрос нисколько не смутил Розенберга, а наоборот, сделал его еще разговорчивее.

— Прошу покорно, нет. Он не обладает этим существенным недостатком. Как вы могли подумать, господин главный советник, что именно я нарушу процентное соотношение в зоопарке? Я еще не выжил из ума! И очень хорошо помню, что вы изволили сказать — у меня ведь вообще прекрасная память, — когда оказали мне честь, переведя от львов к политически гораздо более безопасным пони.

— Что я сказал? — спросил Вантцнер, больше всего на свете любивший слушать, как цитируют его собственные слова.

— Драгоценный господин главный советник оказал мне высокую честь, изволив заметить следующее: «Вы, Розенберг, как умный человек, должны понять, что не могу же я поручить ухаживать за львом еврею». А я, изволите знать, действительно неглуп. Сначала я, правда, немножко задумался над тем, почему же все-таки еврей не может обслуживать льва, но потом все же понял, что это совершенно невозможно, что это просто абсурд: не в таком мире живем мы, чтобы еврею можно было поручать льва. Да о льве и говорить излишне: даже тигра, даже слона или леопарда, даже, прошу покорно, рыси нельзя поручать еврею. Самое большее, что еврею можно поручить, так это пони, но не больше того. Пони — это максимум!

Флориана Вантцнера очень рассмешили слова Абриша Розенберга, круглый живот господина главного советника так и колыхался от смеха.

— Ну, Розенбергер, что я вам всегда говорю? — спросил он между двумя приступами раскатистого смеха.

Розенберг испуганно посмотрел на него.

— Я должен перечислить все? Разве могу я пересказать все то, что вы мне говорите?

— Не притворяйтесь дурачком, Розенберг. Скажите лишь, как я обычно делю зверей. Мне хочется послушать!

Повелительный голос Вантцнера был так громок, что даже Фрици перестал пить молоко и поставил красную кружку на стол.

Розенберг скорчил кислую мину.