Паноптикум

С убытками еще можно было бы смириться, но тут начали сыпаться повестки: штраф за сокрытие деятельности, подлежащей обложению налогами! Вот ведь черт! Штраф за просрочку уплаты налогов! Какого дьявола! Штраф за неуплату налога! Пропади он пропадом! Штраф за то, что Бенедека Боронку не зарегистрировали в страхкассе. Тут могут быть большие неприятности. Ну и черт с ними! К черту и Гайначку, чтоб ему пусто было (и угораздило же ее оказаться во время этого проклятого снегопада именно на его подводе!). Но штрафы, налоги, убытки — все это еще можно вынести. Можно вынести и взгляды Бенедека Боронки, то обвиняющие, то пристыживающие, а вот злорадство соседей, их язвительность и едкие замечания — это пережить уже гораздо труднее. «Как поживаете, дорогая Леимлине? — спрашивают они. — Как ваши малютки-ослики? Мы слышали, что Шаму теперь выздоровел? Ну, слава богу, работы-то у него стало поменьше, не надо ему теперь надрываться!» Нет, скажите, как можно все это вынести? Как пережить такой стыд и позор, такое полное унижение, крушение авторитета? Невозможно ведь целыми днями, да еще весной, держать этих паршивых ослов взаперти в бывшем гараже? В окрестностях то и дело появляются члены общества защиты животных (чтоб им пусто было!), нагло лезут в чужие дела, спрашивают: «Почему это вы держите взаперти ваших ослов в такую хорошую погоду? (Весной ослики превратились во взрослых ослов.) Почему не выпускаете их в сад?» А что им ответишь на это? Ничего. Приходится молча выпускать ослов в сад, а самим узнавать исподволь, не найдется ли на них покупателя. Но здесь, на холме Роз, покупателей найти трудно. Один, правда, нашелся, но вместе с ослами потребовал и тележку, а в конце концов оказалось, что ему нужен и гараж-конюшня, чтобы держать в нем ослов. Ну уж нет! Да, ослы никому не требуются. А они гуляют себе в саду, вокруг клумб без цветов, греются на солнышке и время от времени так ревут, будто они не ослы, а буйволы.

Услышав их рев, Леимлине зажимает уши пальцами, краска стыда заливает ее щеки, даже на висках выступают алые пятна. И ее вера в бога колеблется.

Весна уже была в полном разгаре. Ослы целый день разгуливали у изгороди на радость соседним ребятишкам, протягивавшим сквозь щели пальцы, чтобы до них дотронуться (дети без конца толпились у дома супругов Леимли, как будто нашли здесь бесплатный зверинец). Суеверные люди — такие везде находятся — несколько раз на дню проходили мимо забора, чтобы «невзначай» увидеть осла, а потом схватиться за пуговицу и пробормотать волшебные слова: «Осла увидать — счастья ждать», плюнув три раза через левое плечо. Многие считали, что суеверие на всякий случай не помешает.

Леимлине все это осточертело. Однажды она позвала Бенедека Боронку и спросила его с видом человека, идущего ва-банк:

— Ну, Бенедек Боронка, нужны вам эти ослы?

— Нужны! — ответил Боронка.

— Сколько дадите за них?

Боронка взглянул на ослов, перевел взгляд на тележку, потом на хозяйку и опять на ослов.

— А вы сколько за них хотите?

— Девятьсот.

— Шестьсот.

— Восемьсот.

— Шестьсот.

Боронка повернулся к ней спиной. Леимлине закричала ему вслед:

— Шестьсот пятьдесят.

Боронка, не оборачиваясь, медленно пошел к воротам, и, по мере того как он удалялся, Леимлине все снижала и снижала цену.

— Шестьсот сорок… шестьсот тридцать… шестьсот двадцать… Эй, Боронка! Послушайте! Вы сможете вступить с ними в кооператив! Шестьсот двадцать. — Боронка не обернулся. — Ну ладно, пусть будет по-вашему: шестьсот!

Боронка остановился, медленно повернулся и сказал:

— Пусть будет по-моему.

Вот и весь их разговор. Бенедек Боронка тут же забрал осликов.

Леимлине смотрела им вслед, пока Шаму и Ганайка не исчезли за поворотом спускавшейся с холма дороги. В душу человеческую, конечно, не влезешь, но по выражению лица Леимлине было видно, что ей очень хотелось помахать им вслед платочком.

«Прощай, Шаму! Прощай, Ганайка! Благослови вас бог!» — мысленно прощалась она с ними.

Ибо, хотя Леимлине испытала много забот и мучений с осликами, вынесла из-за них немало насмешек и стыда, все же именно они доставили ей последний раз в ее жизни незабываемую радость частного предпринимательства.

1952

ВЕЛИКИЙ ГОДА, или О КУЛЬТЕ ЛИЧНОСТИ

«Se non è vero, è ben’ trovato»[32]

(Итальянская пословица)

Вовсе не из тщеславия, желания стать известным или по другим низменным причинам сообщаю вам, что меня зовут Года. Я вынужден это сделать, иначе мой рассказ не имел бы никакого смысла. Такого, конечно, никто не может от меня потребовать, ведь писатель очень часто пишет именно с той целью, чтобы в написанном был смысл.

Также не из хвастовства, а по необходимости приходится упомянуть, что я был советником по делам культуры нашего столичного города Будапешта (конечно, после его освобождения), а упомянуть об этом стоит хотя бы для того, чтобы читатель немного задумался об обязательном бюрократизме любого учреждения и о его естественно антибюрократической сущности.