Паноптикум

Дойдя в своих размышлениях до этого места, господин Нулла запнулся и повторил: «Да. Я ничего не сделал! В том-то вся беда. Если бы я сделал хоть что-нибудь такое, чего не делают другие или по крайней мере что только немногие делают… Но нет, я ничем не отличаюсь от своих соседей! Я родился и умру, и в той черточке, которая будет высечена на моем надгробии между датами рождения и смерти, не будет никакого, ну просто никакого смысла».

Сделав это открытие, господин Нулла глубоко вздохнул.

— Ты не спишь? — испуганно спросила жена.

— А тебе какое дело?

— Но Лайош…

— Хватит! — взбунтовался вдруг господин Нулла и сел на постели. — Учти, что я начинаю жить по-новому. Совершенно по-новому. Мне надоела вся эта скука, которая оседает на нас, как… как пыль на пианино. Надоели нескончаемые разговоры о прислуге, об уборке, о воспитании детей, о службе.

— Он сошел с ума! — сказала жена и тоже села на постели.

— Я не хочу больше, говоря об обществе, иметь в виду семью, говоря о человечестве, обсуждать, как ведет себя прислуга. Мне надоело под живописью подразумевать картины, висящие в моей столовой, под музыкой — игру моей дочери на пианино, под женщинами вообще — мою жену, под любовью — наше свадебное путешествие в Венецию и голубей на площади святого Марка. Не хочу я больше каждое утро класть в карман бутерброд с сыром и спешить в контору, где я целый день корплю над бумагами, и все это только для того, чтобы и ты, и дети, и все другие считали меня почтенным человеком. Почтенными считают тех, кто перед всеми гнет спину. Хватит! Наплевать мне на почтенность, она не что иное, как пятьсот семьдесят пенгё, которые я в конце каждого месяца приношу домой. Поэтому я вам заявляю…

— Почему ты обращаешься ко мне во множественном числе, Лайош?

— …что хотя я и честный человек, но если мне придет в голову купить себе двенадцать пар носков, то я сделаю это потому, что пропадаю со скуки и… можете сколько угодно осуждать меня за легкомыслие. Я должен сказать тебе, Франциска, что мне тошно, ужасно тошно, и ты мне надоела… Неужели это тебя так удивляет? Да, надоела… Завтра я начну новую жизнь. Понимаете? Совершенно новую…

Сказав это, господин Нулла опять лег и укрылся периной, но тут же ему пришло в голову, что характерной чертой для всех «новых жизней» является то, что они всегда начинаются только завтра.

Утренний луч уже заглядывал в комнату сквозь неплотно опущенную штору, когда зазвенел будильник, безжалостный, как школьный сторож. Госпожа Нулла, прекрасно знавшая назначение будильника, быстро вскочила с постели, хотя ей вовсе не нужно было вставать в такую рань, но это была уже давно сложившаяся семейная традиция, а госпожа Нулла придерживалась традиций.

— Семь часов, — сказала она и потрясла спящего мужа за плечо.

Господин Нулла приоткрыл глаза и сонно посмотрел на жену.

— А тебе какое до этого дело? — сердито спросил он.

— Не шути, Лайош. Уже семь часов. В восемь ты должен быть на службе. Вставай.

Господин Нулла нервно приподнялся на постели.

— Послушай, — сказал он жене, беря в руки будильник. — Сейчас семь. Через три часа будет десять. Вот до тех пор я и буду спать. А если ты считаешь таким важным делом ходить на службу, то ступай сама. Вот ключи, возьми их, сядь за мой письменный стол, гни по пятнадцать раз в день спину перед генеральным директором, складывай одиннадцатиметровые столбцы цифр, разговаривай шестьдесят раз в день по телефону и ешь бутерброд с сыром на завтрак, украдкой вытаскивая его из ящика письменного стола. Иди, пожалуйста… Резиновые нарукавники лежат в верхнем ящике стола, слева.

Произнеся это, господин Нулла опять укрылся периной и заснул.

Проснулся он ровно в десять часов. Жена стояла около постели, ломала руки и плакала. Но господин Нулла не обратил на нее ни малейшего внимания, сбросил со стула свой будничный серый костюм, вынул из шкафа американскую пару (полосатые брюки и черный пиджак), тщательно побрился и с наусниками под самым носом начал ходить по комнате, насвистывая веселую песенку, чего с ним не случалось уже много лет.

— Откуда ты знаешь эту песенку? — одновременно мечтательно и подозрительно спросила жена.

— От моей любовницы, — высокомерно ответил господин Нулла. Жена ничего не сказала, но подумала о психиатре. Однако о завтраке она не забыла (чтобы она могла забыть о времени завтрака, обеда или ужина, у нее должна была по крайней мере погибнуть вся семья…), а к чаю принесла мужу и обычную утреннюю газету.

— Я не стану читать газету, — отрывисто сказал господин Нулла. — Принеси какую-нибудь книгу.

Жена поспешила к книжному шкафу (здесь были книги только в красивых прочных переплетах — те, что в бумажных, сюда не допускались) и взяла наугад книгу из серии «Знаменитые иностранные писатели». Случайно это оказался том Уайльда.

— Уайльд годится? — спросила жена и побледнела.

— Да! — ответил господин Нулла. — Очень хорошо. Уже многие советовали мне прочитать его.