Паноптикум

Аннуш еще крепко спала, когда господин Нулла проснулся и сел на диване. Во рту и на душе у него была горечь, но разве на рассвете можно отличить горечь душевную от горечи во рту? Двумя указательными пальцами он протер заплывшие и покрасневшие глаза. Затем потянулся и беззаботно зевнул. Господин Нулла чувствовал себя развратником, но гордился этим, как каждый человек, для которого разврат лишь случайность. С выражением мировой скорби на лице он огляделся вокруг, посмотрел на спящую девку, которая в этот момент показалась ему старой, некрасивой и поблекшей; на стенах висели порнографические картинки, этот аперитив продажной любви; зонтик на спинке плетеного кресла в призрачном свете зари был похож на виселицу. Затем он посмотрел на себя в зеркало и вялым движением растрепал свои и без того взъерошенные волосы, бессильно раскинувшиеся по его блестящей лысине. Еще раз протерев глаза, господин Нулла нагнулся за носками и стал их натягивать на ноги. На одном из них была дырка.

Им овладело такое чувство, как будто этот дырявый носок был семейным знаменем. «Что делать? — задал он сам себе недоуменный вопрос. — Что делать? Не могу же я выйти на улицу в дырявом носке? Я никогда в жизни не ходил в дырявых носках. Никогда».

Лайош Нулла наклонился к спящей девице и шепнул ей на ухо:

— Аннуш!

Она даже не пошевелилась.

— Аннуш! Дорогая!

Слово «дорогая» произвело такое впечатление, что спящая встрепенулась.

— Что случилось? — спросила она испуганно.

— Аннуш, дорогая, не сердись…

— Что такое? Ну, говори же! Мне спать хочется.

— У меня порвался носок, Аннуш!

— А мне какое дело? — бросила она и повернулась лицом к стене.

— Заштопай мне его. Я тебя очень прошу. Будь так добра, Аннуш.

Девушка сквозь волосы, падавшие ей на лицо, в полусне прошептала:

— Какого черта… сам штопай… Там на умывальнике… иголки и нитки.

Господин Нулла встал с дивана, быстро натянул брюки, против обыкновения завязал галстук простым узлом и, не надевая пиджака и ботинок, на цыпочках подошел к умывальнику. Приблизившись к самому окну (на улице уже стояли тележки молочника, мусорщика и продавца льда), он взял в левую руку иголку, в правую — нитку, прищурил один глаз и попытался вдеть нитку в иголку. Ничего не получилось. Тогда он взял кончик нитки в зубы, пожевал его, послюнявил и опять попробовал вдеть. Опять ничего не вышло.

— Помоги мне, Аннуш! — тихо шепнул он. Но девица сладко посапывала во сне. Господин Нулла надел пиджак, возвратился обратно к дивану, оперся о него обеими руками и нагнулся, чтобы поцеловать волосы спящей девушки. Почувствовав прикосновение, Аннуш пошевелилась и проворчала:

— Катись к черту!

Когда господин Нулла выходил из ее комнаты, то иголка с ниткой все еще были у него в руках. Подняв воротник и опустив голову, шел он по утренним улицам. Время от времени взгляд его падал на иголку с ниткой. Он почти не заметил, как дошел до своей квартиры, позвонил. Ему открыла жена.

Господин Нулла даже не поздоровался с ней. Молча прошел он в столовую, где стоял обеденный стол, покрытый красной клеенкой. Опустив глаза, он сунул жене в руки иголку и нитку, потом снял ботинки и, подавая жене рваный носок, сказал:

— Заштопай!

Жена тоже молча смотрела на мужа. Она не спорила и не возмущалась, в один миг заштопала носок, отдала его обратно мужу и побежала в кухню разогреть кофе.

А тем временем господин Нулла уселся в кресло. Гипсовый Вольтер еще пристальнее и насмешливее, чем всегда, смотрел на человека с потускневшими голубыми глазами, который сидел, съежившись в большом кресле, и был похож на побитую собаку.

1932

БУНТОВЩИК

Посвящается А. П. Чехову

Лео Титановича, барабанщика в оркестре оперного театра, всю жизнь преследовала неудача. Был он человеком робким, что называется размазней, и свою несамостоятельность проявил уже хотя бы тем, что на свет появился не один, а с братом-близнецом. Правда, его собрат скоропостижно скончался всего через полчаса после рождения, в то время как Лео остался в живых. Вполне естественно, что после такого неудачного появления на свет вся жизнь его пошла вкривь и вкось.

Его жена, пока была стройной и соблазнительной, изменяла ему с кларнетистом, а когда растолстела и шелковистый пушок над ее верхней губой превратился в колючие усы, привязалась к своему мужу с неистовой преданностью. У них родилось двое детей: мальчик, вылитый кларнетист, — живое доказательство измены матери, и девочка, каждой веснушкой похожая на барабанщика.

Когда-то Титанович собирался стать скрипачом. В двенадцатилетнем возрасте он даже дал самостоятельный концерт в Обществе любителей искусства седьмого района Будапешта. Семья была непомерно горда им, но неудача и здесь проявила свое постоянство по отношению к Лео: когда он дошел до фортиссимо, на его скрипке лопнули сразу две струны. Маленький Титанович, сопровождаемый обидным смехом присутствующих, весь в слезах ушел со сцены.