Паноптикум

— То обстоятельство, что на моей скрипке лопнула не одна, а сразу две струны, — часто объяснял он в трагические минуты жизни, — показало мне, что я принадлежу к числу «неудачников по призванию», потому что одна струна в конце концов может лопнуть у каждого — это просто любительская неудача. Но две — это уже неудача профессиональная.

Но с годами счета портного, налоги, плата за квартиру, за газ и другие житейские нужды сделали Титановича барабанщиком. Большой барабан стоял под самой рампой, и оттуда не было видно ни сцены, ни зрительного зала. Единственное, что в течение тридцати лет своей игры в оркестре Титанович видел совершенно ясно, во всей их красе, были согнутые плечи кларнетиста. И это обстоятельство каждый вечер с новой силой действовало ему на нервы.

Подводя итог, можно сказать, что жизнь не баловала Титановича ни разнообразием, ни счастьем. Легко поэтому понять, как он возмутился, когда ему сообщили, что его досрочно переводят на пенсию.

— Видишь ли, — объяснял он жене на кухне, — сидя за этим идиотским барабаном, не сделаешь карьеры. Чего может достичь человек, если он всю жизнь только и делает, что барабанит, и никто его не видит?

Во время разговора с женой Титанович стоял, опершись о мусорный ящик, и в голосе его звучала покорность судьбе.

— Всегда ты лезешь в самую грязь, как будто у тебя столько костюмов, что им и счета нет! — сказала ему жена, с неудержимой яростью продолжая чистить кастрюли: это занятие ее всегда успокаивало.

Господин Титанович пошел в кафе, сел за столик, где всегда собирались музыканты. Вел он себя в этот вечер вызывающе и, для того чтобы сорвать на ком-нибудь бушующее в нем недовольство, стал дерзить официанту.

Гимперт, шваб-виолончелист, человек просвещенный и великий приверженец демократии, заметил своему другу Титановичу:

— Du[8], Титанович, не шуми так! В конце концов der официант ist auch Mensch![9]

Остальные музыканты согласились с Гимпертом: все они были истинными демократами. Однако Титановичу при его бунтарском состоянии духа совсем не понравилась эта тепленькая демократия. Он жаждал более темпераментного и яростного мироощущения.

Барабанщик поспешил уйти из кафе, но в дверях столкнулся с кларнетистом, который выразил ему свои соболезнования по поводу перевода на пенсию. При этом кларнетист добавил:

— По нынешним временам люди должны как-то устраиваться. Я, например, не оставляя игры на кларнете, хочу открыть музыкальную школу.

Затем благожелательным тоном, каким обычно говорят хорошие знакомые, когда они уже успели разбить семейную жизнь приятеля, кларнетист задал нескромный вопрос:

— А на какие же средства ты собираешься теперь жить? Не на пенсию ли? В наше время это может довести человека до самоубийства! Так-то, дружок! Хе-хе!

Титанович содрогнулся, попрощался с кларнетистом и вышел на улицу. Дойдя до угла бульвара, он почувствовал, что между ним и обществом существуют глубокие противоречия. В таких случаях человек обычно сдвигает на затылок шляпу и что-то тихо бормочет под нос, а если и после этого не чувствует удовлетворения, то покупает социал-демократическую газету. Но господин Титанович не купил социал-демократической газеты, а стал нарушать правила уличного движения.

— Плевал я на красный свет! — поощрял он себя, переходя улицу против мигавшего ему красным глазком светофора. В конце концов каждый человек мстит обществу по мере собственных сил и возможностей!

Титанович остановился на тротуаре, скрестил за спиной маленькие жирные ручки и стал смотреть на проходивших женщин. Он с наглой похотливостью оглядывал их с головы до ног, и его глаза искрились безудержной страстью. Взгляд его даже достиг степени небольшого нарушения супружеской верности. (Каждый человек мстит своей половине по мере собственных сил и возможностей!) Проходя мимо синагоги, господин Титанович с глубоким поклоном снял шляпу. Это до некоторой степени успокоило его: ему показалось почему-то, что он проявил непочтительность даже к еврейскому богу.

Титанович вернулся домой полный бунтарских порывов. За ужином он ел очень мало, сидел понурившись и молчал.

— Что с тобой? — робко спросила жена.

— Размышляю! — отрезал господин Титанович, погружаясь снова в молчание.

Жена тряхнула головой, как будто на нос ей села муха, и удивленно воскликнула:

— Какие глупости ты говоришь сегодня, Лео! — При этом она пропихнула в рот ложку шпината.

Титанович ничего не ответил. Он сидел за столом с салфеткой, повязанной вокруг шеи, и смотрел на свою семью. Ему казалось, что сын сегодня больше, чем когда-либо, похож на кларнетиста, а веснушек на лице у дочери заметно прибавилось.

Зубная боль, желудочные спазмы и обывательский бунт обычно дают о себе знать ночью в постели. Так именно случилось и с Лео Титановичем.

Он лежал на спине, выпятив кругленький животик, скрестив коротенькие ножки. И был похож на контрабас. Он размышлял о том, что его преждевременно перевели на пенсию, был недоволен всем миром и ошеломлен той легкостью, с какой житейские неурядицы проникают даже в мягкую человеческую постель.