Паноптикум

Действительно, где же был Гузмичка со своими пожарными? Об этом мне удалось собрать только предположительные данные. По мнению одних, многие из пожарных, несмотря на все вызубренные ими приказы, распоряжения, указания, предписания, правила и приказы, отказались действовать согласно семнадцатому параграфу «Общих правил» (автором и редактором которых был сам Гузмичка), где были перечислены «опасности личной инициативы», и бросились спасать от огня собственное имущество. Другие же утверждали, что большая часть пожарных вела себя в высшей степени примерно: они строго придерживались всех предписаний и в первую очередь помчались во двор школы без крыши, где находилось все противопожарное оборудование. Но шланги и прочие принадлежности для тушения пожара были заперты, а ключ, в целях поднятия личного престижа, Гузмичка всегда держал у себя в кармане. Пожарные, правда, взломали дверь сарая, но на то, чтобы привести себя в боевую готовность по всем правилам, у них ушло очень много времени, так как «Общие правила» строго предписывали «приступать к тушению пожара только при полной экипировке». Пока пожарные натягивали мундиры, нацепляли значки, искали никому не нужный горн, Седерфальва пламенела и запылала со всех концов. Когда же они полностью экипировались и под трубный глас мужественно и решительно выступили на борьбу с огнем, пожар был в таком разгаре, что никакая сила не смогла бы теперь остановить его разрушительную работу. Пожарные, едва показавшись, снова ретировались и все трубили и трубили…

Но что бы там ни делали пожарные, они все-таки что-то делали. А чем же занимался Гузмичка? Ответ на этот вопрос может быть дан только на основании очень неполных записей в седерфальвских летописях. Вполне вероятно, что брандмайор, убедившись в своих пиротехнических способностях, поспешил домой за ключом от сарая, где хранилось противопожарное оборудование. Но он был так пьян, что, споткнувшись о порог, упал и тут же заснул. Тем временем его дом тоже загорелся, и когда Гергей Мучник вместе с тремя пожарными откопали тело брандмайора из-под развалин, то перед ними предстало печальное зрелище. Петер Гузмичка из Гузмичей, брандмайор Седерфальвы, лежал посреди комнаты совершенно голый: пламя уничтожило на нем пестрый мундир, не пощадив ни голубого кителя с золотыми пуговицами, ни красных бархатных штанов. И лишь несколько обугленных значков осталось на его опаленной груди, которую он когда-то так победоносно выпячивал.

1936

ГЕРР ХАУФЕНШТЕЙН ИЗ ПОТСДАМА

Я и сам не знаю, за что всем своим существом я так яростно ненавижу герра Вальтера фон Хауфенштейна из Потсдама. Монокль с гранеными краями и шрам сантиметра на два ниже монокля (героическая память о незабываемых студенческих годах) дают, конечно, обильную пищу моей неуемной ненависти.

Вот уже шесть дней как я живу вместе с герром Вальтером Хауфенштейном в этом альпийском отеле на высоте тысяча метров над уровнем моря. Мы обедаем с ним в одной и той же столовой, смотрим на одни и те же висящие на стене рога, платим за пансион по восемь шиллингов в день, кроме чаевых, и судьба наша поэтому совершенно одинакова. Сегодня, например, и перед герром Хауфенштейном и передо мной ровно в тринадцать часов ноль семь минут поставили тарелку с кнедлями, которые оказались чрезвычайно твердыми и безвкусными, а сливы в них все, как одна, с изъяном. Но даже когда мы обнаружили у себя на тарелках по одному кнедлику вовсе без начинки, то и такая общность судьбы не могла нас сблизить друг с другом. Не способствовали нашему сближению и дохлые мухи, найденные нами в грязноватой пене варенья, хотя брезгливые туристы больше всего боятся таких находок.

Герр Хауфенштейн, увидев муху, покраснел как рак и тут же попытался раздуть международный скандал, намекая на «всегдашнюю австрийскую неряшливость». Но этого ему показалось мало, и он продолжал развивать международный вопрос о дохлой мухе в высоком плане религиозных и даже расовых проблем.

Так вот с этим самым герром Хауфенштейном из Потсдама мне пришлось подыматься на Мозербоден, на высоту две тысячи метров, то есть туда, откуда можно принести сувениры, вроде эдельвейса, сломанной ноги, насморка и тому подобного.

Сначала мы шли вверх по горной тропинке на некотором расстоянии друг от друга, но уже на высоте тысяча пятьсот метров тропинка стала такой узкой, что эта новая «общность судьбы» побудила нас сблизиться.

Герр Хауфенштейн нацепил на себя полный комплект снаряжения альпийского туриста — такие комплекты продаются в спортивных магазинах. На его мужественных плечах покоилась веревка столь непомерной длины, что он смог бы повесить на ней всех своих предков-юнкеров. На высоте тысяча шестьсот метров он взглянул на часы, которые показывали ровно десять, и принялся за принесенный с собой завтрак; на высоте тысяча семьсот метров он сел на камень и воскликнул:

— Rast![14]