Паноптикум

Именно на этом месте своих размышлений Гузмичка поперхнулся вином, и его сонные глазки засверкали. Поджечь Седерфальву! Что нужно для этого? Немного керосину, пакли, несколько спичек и соответствующее настроение. Больше ничего! Настоящий мужчина, когда речь идет о его престиже, не должен быть мелочным! Поджечь Седерфальву! Пусть вспыхнет огонь, возвещая начало борьбы! Пусть трещат балки, визжат поросята и девки. Пусть ревут коровы и мужики! Пусть разбегаются куры и гуси, встревоженным кудахтаньем и гоготаньем возвещая всему миру справедливую кару, постигшую преступное селение. Поджечь Седерфальву и в решительный момент появиться со своими пятьюдесятью молодцами, облаченными в роскошные мундиры, оснащенными кирками, лестницами, насосами, шлангами, значками, рожками и трубами. А затем, проявив доблестную решимость, потушить пожар. Потушить? Да просто задуть! Задуть легко и непринужденно, как зажженную спичку.

Человек, для поднятия престижа жаждущий поджечь деревню или весь мир, как правило, выпив полный стакан сливовой палинки, наносит кабатчику удар под ложечку, всаживает складной нож в стол и удаляется, не заплатив. Гузмичка так именно и поступил. Подгоняемый противным чувством дурноты, шатаясь, петлял он по улице и, приподняв шляпу перед храмом, зло пнул статую святого Непомука за то, что та не ответила на его поклон. Затем он разбил окно в доме еврея Соломона, произнеся при этом несколько непосредственных, но далеко не изысканных слов, чтобы ознакомить перепуганную еврейскую семью со своей точкой зрения на расовую теорию. Одним словом, он возвращался домой, как подобает доблестному герою, человеку с широкой натурой. Подойдя к двери, он споткнулся о порог, затем, изрядно пошатываясь, ввалился в темную комнату.

— Поджечь Седерфальву! — бормотал он. — Я им всем покажу! Я этих свиней проучу! Чтобы они больше не донимали меня своим хрюканьем, намеками и издевками! Поджечь Седерфальву! А потом спасти ее! Вновь вернуть и былой престиж и власть!.. Где керосин? Где пакля? Где справедливость?

Найдя наконец и керосин, и паклю, Гузмичка спрятал их под мундир и, по-прежнему пьяный до невменяемости, сквернословя и качаясь так, словно буйный ветер бросал его из стороны в сторону, вышел из дому.

Пути брандмайора неисповедимы, особенно если он захмелел, а в кармане у него булькает керосин, и мысли вертятся вокруг одной и той же навязчивой идеи.

Безлунная ночь была темна, как танцевальный зал, в котором потушили люстру. Природу одолевало плохое настроение — было ненастно. Противный влажный ветер казался дыханием зевающего от скуки дьявола. Он окутал звезды ватными облаками, словно ювелир драгоценности. Деревья причитали, как плакальщицы. В Седерфальве было темно и тихо. Быть может, один господь бог бодрствовал над ней… Но и это не наверняка.

Вот она, беда!

По устным преданиям и летописям мне удалось восстановить картину того, как возник и разгорелся пожар. Вспыхнул он в доме еврея Соломона, отчасти в результате замечательных пиротехнических познаний Гузмички, а отчасти вследствие его расистской точки зрения, которая не могла быть поколеблена даже полнейшим опьянением. Именно оттуда начал огонь триумфальное шествие, все уничтожая на своем пути. Старики-очевидцы рассказывали мне, что пламя прежде всего охватило мелочную лавку Соломона. Облизав со всех сторон кровлю, оно пробралось внутрь, прямо за прилавок, где в один момент сожрало все, что только могло: и грошовые детские игрушки, и корзины с фруктами, и шнурки для ботинок, и веники, и рулоны материи, и заплесневевшие пряники, и ящик с табачными изделиями, и незамысловатый календарь с полезными советами на каждый день человеческой жизни. Покончив с лавкой, пламя по деревянной лестнице снова взобралось на крышу и там закружилось, заплясало, словно сотня огненных балерин. Однако выглянувшая из-за облаков холодная луна, увидев все это, снова равнодушно спряталась. По прихоти ветра языки пламени то взмывали ввысь, то приникали к самой крыше, освещая спящие окрестности. Поля пшеницы, журавли колодцев и редкие деревья, похожие на бездомных бродяг, — всё бликами огня было окрашено в красный цвет.

Шесть членов семьи Соломона в ночных рубашках метались по улице, а глава семейства, грозя небу кулаками, кричал что-то, но так как очевидцы не знали ни одного еврейского слова, то не смогли установить, кого звал на помощь разгневанный еврей — Иегову или брандмайора. Одно было ясно: пламя оказалось куда более непостоянным, чем это предполагал Гузмичка. Разделавшись с имуществом Соломона, оно воспользовалось юго-западным ветром и, свернув направо, быстро понеслось по улице. На минутку оно присело отдохнуть на скирде во дворе помощника старосты, чтобы затем закусить гусями и курами, совершенно не обращая внимания на их душераздирающие крики, когда те тщетно пытались выбраться из своих клеток.