Паноптикум

Люппих в своем халате, закрывающем его от ушей до пяток, равнодушно бредет к кабинам, изредка оборачиваясь, чтобы хмуро взглянуть на женщин, едва прикрытых купальными костюмами. Старая гардеробщица окидывает нас многоопытным взглядом и распределяет по кабинам: Джоан и Катрин направляются в двадцать шестую, мы с профессором Люппихом в двадцать седьмую. Внутри кабины ужасающе жарко, в правом углу висит паутина, деревянные перегородки украшены женскими и мужскими именами и рисунками, представляющими собой порнографический апофеоз любви. Маленький, приземистый Люппих начинает раздеваться. Он ужасно стеснителен. Стянув с себя рубашку, он пытается закрыть свою волосатую грудь маленькими ручками и стыдливо улыбается, встретившись со мной взглядом. Профессор снимает с руки часы, кладет их в карман брюк, потом снимает брюки. У него маленькие, короткие и кривые ножки, тонкие, как у подростка. Он натягивает на себя красные трусики, взятые напрокат у гардеробщицы, при этом совершенно безуспешно старается втянуть в себя живот. Затем Люппих тщательно укладывает несколько имеющихся у него на голове прядей волос, у каждой из которых имеется свое определенное привычное место, И выходит из кабины. Я натягиваю на себя купальный костюм и спешу за Люппихом, который уже подошел к пристани и ведет переговоры с лодочником.

— Достаточна ли она для четверых? — спрашивает профессор, показывая на лодку с надписью «Шпуци».

— Вполне, — отвечает лодочник, и Люппих старается выведать у него как можно больше. Не слишком ли холодная вода? Сколько стоит прокат лодки в час? Как зовут лодочника? За несколько мгновений он уже знает все. Температура воды восемнадцать градусов, направление ветра северо-западное, лодочнику тридцать семь лет, зовут его Францл, жена удрала с рыбаком из Вольфгангзее, а сын Ганс в семилетием возрасте утонул в озере. Но жизнью лодочник все же доволен.

Францл отвязывает лодку. Со стороны кабин показались стройные силуэты Катрин и Джоан. Катрин — здоровая и яркая, как реклама зубной пасты. Сложена она безупречно. А Джоан? У нее тоже нет никаких изъянов. Внешность дочерей миллионеров всегда бывает безупречной. Джоан похожа на раздетую Форнарину. На ней купальный костюм с вышитой черным монограммой; костюм покрывает ее главным образом спереди, сзади костюма почти нет. Белокурые волосы сверкают на солнце.

Мы с Джоан беремся за весла, Катрин садится к рулю, Люппих — на носу. Францл дает лодке толчок, от которого мы скользим метров пять по перламутровой воде, а потом мерными ударами весел направляем «Шпуци» к середине озера. Джоан старается грести равномерно, как хорошая спортсменка, а когда я сбиваюсь с темпа, она начинает считать, как если бы учила меня играть на пианино:

— Ра-аз, два-а!

Нос лодки подымается над водой, Катрин дергает веревку руля то туда, то сюда, а Люппих тревожно оглядывается. Я сижу позади Джоан, ее изумительная спина находится прямо у меня перед глазами, вызывая во мне благодарные чувства по адресу природы. Вода совершенно спокойна, мы молчим, только иногда перед носом у лодки выпрыгивает рыба, и Люппих испуганно втягивает голову в плечи.

Вокруг озера возвышаются горы; на их лысых макушках надеты набекрень снежные шапки, похожие на ночные колпаки стариков. За ними совсем далеко искрятся на солнце ледники, окунающиеся в сверкающее итальянской синевой небо, по которому скользят так же, как паруса по озеру, маленькие веселые облачка. В прибрежной воде отражаются городские домики. Из тени, бросаемой ими на воду, наша лодка постепенно выходит на простор сине-зеленого озера, покрытого белыми гребешками пены.

— Эти озера очень глубоки! — говорит Люппих, боязливо посматривая по сторонам.

— В бедекере говорится, что посередине его глубина достигает трехсот семидесяти пяти метров, — отвечает ему Катрин с чисто немецкой пунктуальностью.

— А если бы в нем было всего двадцать метров?.. — спрашивает Люппих, взволнованный названной Катрин цифрой и точностью бедекера.

Джоан неловко отводит назад левое весло — лодка вздрагивает и накреняется.

— Осторожнее! — тихо говорит Люппих. — Прошу вас, гребите осторожней. Подумайте о том, что моя жизнь в известной степени зависит теперь от вашего умения грести.

— Что вы, профессор! Чего вы боитесь? — звонко смеется Джоан, выставляя напоказ прячущуюся и за ее губками рекламу зубной пасты.

— О! — умоляющим голосом восклицает Люппих, ломая свои маленькие ручки. — Вы не знаете, дорогая, чего только не приходится бояться в этом мире. Между прочим, и природы. Есть что-то жестокое в том, как эта безбрежная, глубокая зеленая вода охватывает снизу нашу утлую ладью, тень которой дрожит так, как будто у нее имеются вполне обоснованные причины трястись от страха.

— Я не понимаю вас, господин профессор, — вмешивается Катрин с чисто прусской непонятливостью. — Если вы считаете природу настолько бесчеловечной, то как же вы вручили свою судьбу этой лодочке?

— О боже, — ответил ей профессор, поглаживая свои блестящие детские коленки, — в этой безумной храбрости, знаете ли, есть все же и что-то человечное…