Паноптикум

Маленькие облачка бегут по небу с нами наперегонки, а мы все дальше отплываем от берега, оставляя далеко позади другие лодки. Теперь уже и мне, как и Люппиху, озеро кажется безбрежным и бездонным.

Я не настолько близок с природой, чтобы быть с ней на ты… Мы уважаем и боимся друг друга, но без всякого панибратства. Правда, и особых стычек между нами никогда не было. Как-то я побывал в Таормине и на другой день после моего отъезда прочитал в газете о случившемся там землетрясении. Прибыв однажды в субботу в Штутгарт, я узнал от швейцара гостиницы, что только накануне, в пятницу вечером, кончилось в городе неистовство обрушившейся на него тропической жары. Был и такой случай, когда я прибыл в Вилла Сан-Джованни по железной дороге без всяких злоключений, но следовавшему за нами поезду не повезло: вода подмыла рельсы. Очевидно, природа относится ко мне уважительно, так как и я ни разу не задирал ее. Я никогда не угощал полевых цветов остатками хлеба с маслом, не украшал колбасными шкурками нежные ветви кустов и под видом воскресных экскурсий не пачкал грязными сапогами снежную белизну ледников. Никогда не окунал я мое изнеженное ванной тело в священные воды рыбьего царства, что люди обычно делают только в припадке яростного здоровья. В прошлом году я был несколько раз с визитом вежливости на Дунае, катался в легко скользившей лодке под ласковыми лучами солнца, ни разу не удалившись слишком далеко от берега, и с глубокой почтительностью бросал взгляды на мятежное сердце реки. Ныне я впервые оказался в шатком челне лицом к лицу с враждебной мне стихией. Разве можно назвать особенно дружелюбными облака, спускающиеся с горных круч к озеру, или злобные порывы ветра, который усиливается с каждой минутой и играет носом нашей лодочки? Вряд ли можно рассматривать все это как проявление дружеских чувств. Как раз наоборот. Многочисленные природные факторы предвещали приближение бури. Ледники, блеск которых совсем недавно ласкал наши взоры, теперь, казалось, потемнели от проносящихся над ними траурных туч, а ветер гнал эти тучи прямо к озеру. Сине-зеленая вода потеряла всю свою синеву, стала темно-зеленой, а кружевные гребешки волн метались вокруг нас, качая и подкидывая лодку. Тяжелые удары волн о борт лодки предупреждали нас о грозной опасности.

Джоан, приехавшую из Америки, характеризует не простота бедных, а примитивность богатых. У нее нет фантазии, поэтому она и не боится ничего; ее относительная храбрость питается именно отсутствием фантазии, не то что у Катрин, причиной небоязливости которой является ее решительность и — надо добавить — ее неискренность. Кроме того, дух Катрин поддерживается женской солидарностью. Если Джоан не боится, значит, и она не боится. Да и вообще, чего может бояться женщина, находясь с двумя европейцами такого высокого интеллекта, как Люппих и я?

Люппих качает головой, посматривает то на небо, то на воду, бросает озабоченные взгляды назад, на все более удаляющийся от нас берег.

— Будет беда, — тихо вздыхает он, глядя на меня с мольбой о поддержке.

— Ну что вы! — смеется Джоан.

— Это просто нелепо! — вторит ей Катрин.

— Может быть, — еще тише продолжает Люппих. — Я допускаю, что вам все это кажется нелепым, таким же нелепым, как если бы, скажем, четыре пылинки решили не позволить ветру унести себя.

— Повернем обратно, — обращаюсь я к Джоан, но она словно не слышит моей просьбы.

Катрин теребит веревку руля, дергает ее, лодка поворачивается то туда, то сюда, пока наконец веревка не запутывается в сложнейший узел. Джоан берет на себя командование, объясняет, что одними веслами без всякого руля можно так же хорошо управлять лодкой; просто стыдно хныкать из-за какого-то маленького ветерка — американцы на такие глупости даже внимания не обращают. Стихийные природные силы Европы кажутся Джоан дряхлыми и немощными.

Люппих испуганно сопит и смотрит на меня умоляющими глазами, ища во мне союзника.

Небо все сильнее затягивается облаками, и чем больше солнце склоняется к западу, тем больше крепчает ветер. Капли пота скатываются у меня со лба прямо под нос, я смотрю, нет ли на озере других лодок, но вижу их только у самого берега, да и то мало. Сила ветра возрастает, наша лодка прыгает по волнам вверх и вниз, брызги летят в лицо Джоан которая вскрикивает:

— До чего хорошо!

Люппих воспринимает этот возглас всерьез и спрашивает у нее жалким голосом:

— Неужели вам так хорошо?

Он говорит это с видом человека, обнаружившего в себе какой-то физический недостаток: в его вопросе звучит недоумение глухого, силящегося понять, в чем заключается красота Пасторальной симфонии. Но Люппих не в состоянии уже ничего изменить, так как знает, что, будь у него бицепсы в пять раз больше и тело в три раза сильнее, он все равно не смог бы бороться с разбушевавшейся стихией.

— Вы боитесь, Теодор? — интересуется Катрин, наклоняясь, чтобы лучше видеть маленького ученого.

Люппих смотрит невидящими глазами. На лице у него появляется детский страх, десятки лет дремавший где-то глубоко внутри; он съеживается на носу лодки и отвечает плачущим голосом: