Паноптикум

Я пьяна, как пробка в штофе,
Истекаю я стихом,
Он течет, как черный кофе,
Черный кофе с молоком.
Он звенит, как полый бак,
Ухает, как пушка.
Кто читает, тот — дурак,
Но Земанек — душка!

Лишь поэзию Протовина в «Гаити», не знал никто за исключением Земанека Великого. Поэтому, когда Петер Протовин, который был так мал ростом, что сидя не доставал ногами до полу (дотянуться в сидячем положении до пола было самой тайной и самой большой мечтой его жизни), положил на стол, боязливо и застенчиво, свои свежеиспеченные стихи, всеми присутствующими овладело волнение.

В Марци тут же пробудился организаторский и журналистский дух, и он стал интервьюировать Петера:

— Название сборника?

— Опус первый, — ответил Петер, опустив голову. — Подойдет? — Относительно заглавия тут же разгорелись споры. Милчек усмехался.

— Ну-ка, Земанек! — подгонял он великого Земанека, щетинистое лицо и постоянно слегка склоненную на бок голову которого окружал ореол красноватого света лампы.

Тринадцать человек сидели вокруг стола, тринадцать фанатиков — вздорных и болтливых. У них уже вошло в привычку подкарауливать слова Земанека, ждать, что он скажет, и те, кто верил в него, по существу еще ни разу не обманулись в своих ожиданиях.

Скрипачка Лотти (никто и никогда еще не слышал, как она играет на скрипке, только мозоль у нее под подбородком свидетельствовала о том, что она занимается именно этим родом искусства) сказала:

— Опус первый? О боже, все зависит от того, как это понимать!

Земанек взорвался:

— Что значит «понимать»? Что значит «как»? Чего ты там мудришь? Часами сидишь, воды в рот набрав, а потом вдруг такую глупость выпаливаешь!

Лотти промолчала, а Земанек продолжал развивать свою мысль:

— Во всяком случае, «Опус первый» — скверное заглавие, слишком спесивое. Нет в нем никакой скромности. Ни-ка-кой.

Протовин вздрогнул и заерзал на стуле. Земанек продолжал:

— Ночью (я никогда не сплю по ночам) я придумал несколько названий для этого сборника. Я проработал над этим до трех часов утра.

— Представляю себе, — съехидничал Милчек, — как бушует твой отец, когда ему приносят счет за электричество…

— Иуда! — зашипел на него Земанек. — Предаешь своих друзей, предаешь их дух! Ну, валяй, Милчек! Это ведь тоже талант. Так вот, как я уже сказал, я придумал несколько названий. Прошу вашего внимания. Я особенно настаиваю на следующем: «Умирания», или еще: «Да здравствуют умирающие!», или: «Если даже ползком…», или такое твердое, многозначительное, поразительное название: «Не я!» Или, например, импрессионистическое заглавие, мне оно очень нравится, как небольшое видение: «Белые слова на зеленом лугу…»

— Чудесно! — внезапно закричал Милчек. — Но, может быть, было бы лучше: «Зеленые слова на белом лугу…»?

— Дурак! — сказал Марци и тут же написал это слово на мраморе стола.

Земанек продолжал:

— Но из всех заглавий самым подходящим я считаю: «Как бы не так!» Произнося подобное заглавие, человек словно отмахивается ото всего с тихой покорностью. Ведь в нем звучит усталое, умное, даже мудрое превосходство. Жизнь хороша? Как бы не так! Жизнь плоха? Как бы не так! Красива? Как бы не так! Безобразна? Как бы не так! Кроме того, по моему мнению, стихи, из которых я взял эти слова, лучшие стихи сборника. «На горе голубоватой…» Послушаем эти стихи! Продекламируй их нам, Мела.

Мела встала с места, или, лучше сказать в этом случае, поднялась, сложила молитвенно руки на груди и стала декламировать, то закрывая, то открывая глаза, как бы желая этим подчеркнуть свое вдохновение. Читала она стихи искусственно пониженным голосом: