Пансионат

— …я сразу говорил. Вернуться! Тогда было реально.

— …непонятно, что ли? Не мог он остаться жив!

— …совершенно лишено целесообра…

— Рыська… Рысь…

— Предлагаю проголосовать.

Писатель смотрит с интересом. Как из хаотичной толпы выкристаллизовывается одна фигура — и внезапно становится осью, центром, полюсом, вокруг которого симметрично, словно намагниченные частицы, собираются остальные, выстраиваясь полукругом. У него мокрые спутанные волосы темно-бурого цвета, а лицо кажется забрызганным присохшими песчинками. Джинсы, свитер, ничего похожего на защиту после того, как порвался на ленты клеенчатый дождевик. Рыжий.

— Предлагаю проголосовать, — повторяет он, и писатель ощущает истинное наслаждение, уступая другому роль вдохновителя и лидера, переходя в такой знакомый и органичный для себя статус наблюдателя жизни, а вернее, соглядатая, подсматривающего за ней со стороны, из-за угла. — Все ли согласны с тем, что необходимо вернуться в пансионат?…

Писатель готовится считать поднятые руки. Инженер человеческих душ, да. Я никогда не упускал случая узнать что-нибудь новенькое про людей — даже сейчас, когда это уже не имеет ни малейшего смысла.

— А если она жива? — с тупой безнадежностью спрашивает Тим.

— Как она может быть жива?!! — орет Пес, и срывается на кашель и хрип.

— Или идем дальше, в город, — говорит Рыжий спокойно и звучно. — Наверное, осталось немного. И в том случае, если… ну, вы поняли, чтоб не повторять. Может быть, нас там ждут.

— Не смеши, — хмуро отзывается Гоша. — Кто нас может ждать?

— Один такой надеялся, — бормочет Андрей. — Что выйдет наружу и сразу попадет в чьи-то распростертые объятия. Чисто за смелость. А японец предупреждал.

— Напрасно мы не приняли во внимание то, что сказал Якутагава-сан, — бросает Ермолин. — Он по крайней мере специалист.

— Но снабжение, — возражает Спасский. — Вы же сами говорили. И, если помните, завхоз…

— Какой еще завхоз?! — внезапно взрывается Михаил. — У меня ребенок! И если мы сейчас не…

— У меня тоже… дети, — обрывает Рыжий. — Я же предлагаю: проголосуем.

— А смысл?

Это Тим. Его длинная рука, похожая на ножку циркуля, очерчивает пространство, и все головы поворачиваются по кругу, все взгляды описывают панораму, и писатель смотрит тоже. И видит, как и все они, ирреально опрокинутый, закрученный улиткой горизонт, невозможный в нормальном, правильном мире. Сизые волны и серые скалы вползают друг в друга ложноножками паззлов, замыкая ленту Мебиуса без начала и конца. Все координаты смещены, все направления ложны, не осталось ни единого ориентира, по которому они могли бы хоть приблизительно определить свое местоположение в заново искривленной реальности. Никто из них, независимо от желания и приоритетов, не имеет представления, куда идти.

Выхода нет, верить нельзя никому, следовать не за кем. Этот факт обрушивается на сознание, обнаженное недавним шоком, и врастает в него безоговорочно, как данность. И тогда все они, позабыв о новом, две минуты продержавшемся лидере, глядят в упор на него, писателя. Он виноват. Он должен ответить.

Забавно. В этом смысле люди никогда его не разочаровывали.

Ну, кто у нас первый?

— Что за хня?! — кричит, как и ожидалось, самый накрученный и нервный, Пес. — Куда вы нас,…, завели?!

Это хорошо. Перед тем, как наброситься, всегда переходят на «ты».

— Вы можете указать направление? — с контрастным спокойствием, в которое писатель не верит ни секунды, спрашивает Рыжий. — На город? И… обратно?

— Нет.

Его «нет» падает тяжело и гулко, будто свинцовая капля — и тут же взмывает пушинкой, кружится в воздухе, окончательно отменяя все законы и закономерности прежнего мира вкупе с его же перекосами, нестыковками и тотальным абсурдом. Вот теперь уже точно — только заново, с чистого листа, без иллюзорных надежд что-то разыскать, отстроить, реанимировать и вернуть. И если все, что мы сумеем в этой граничной точке финала и отсчета — это поубивать друг друга… я не удивлюсь, потому что так оно и было всегда.

Но надо попробовать объяснить.

— Мы могли остаться в пансионате, — упреждает он их главный вопрос и тем заставляет умолкнуть, прикусить языки, слушать. — Могли. Но тогда все пошло бы по второму кругу, и не более того, понимаете? Система, которая доказала свою несостоятельность в реальном масштабе, в модели повторила бы тот же путь, только во многие разы быстрее. У нас не было шансов там. Можно было сидеть и пассивно ждать конца, это да, это обкатано и знакомо, это было бы гораздо легче. Но мы все-таки решились выйти наружу.

— Софистика, — бросает Гоша. Сплевывает на песок.

— Возможно, — легко соглашается писатель, ему все теперь легко. — Это не имело смысла, если мы не… Но с нами что-то произошло здесь, ведь правда же? Базово, внутренне, с каждым. Если нет — тогда действительно все, ошибка, проигрыш, смерть. Но по крайней мере достойная.

Студенты переглядываются, хмыкают. Длинно матерится Пес, неодобрительно отмалчиваются Спасский и Ермолин. Михаил шагает вперед, у него искаженное, белое лицо; его оттесняет, заслоняя, Рыжий: