Пансионат

— Она все врет, — безжалостно повторяет Рыжий-Рыжий. — Скажите ей.

Звездочка смотрит на Карину и тоже неуверенно всхлипывает.

Занавеска на полуоткрытом северном окне, за которым нет моря, вздувается парусом, сквозняк пронизывает комнату поперек, ветер холодит шею и смахивает на ковер смятый конфетный фантик. За спиной хлопает дверь. Звездочка и Рыжий-Рыжий бросаются в прихожую:

— Мама!

Ирина входит стремительным цокотом каблуков, она на каблуках всегда, всегда ухоженная и незаметно подкрашенная, эта женщина лучше нее во всем, она лучше всех, — и она уже знает. Неизвестно откуда, но с того момента, как это случилось, находиться рядом с ней стало немыслимо, невозможно, никак. Но она рядом всегда, она не отходит практически ни на минуту… в крайнем случае, оставляет детей.

— Карина? Ты плакала?

Любое слово Ирины звучит как обвинение, как выстрел. Рыжий-Рыжий откликается первый, начинает сбивчиво объяснять, в доказательство ищет по всему полу фантик. Вон он лежит возле ножки кровати, золотится из-под портьеры, а мальчик не видит… Она встает с кресла, делает шаг и приседает на корточки, ей давно уже легче присесть, чем нагнуться. Тянется за блестящим комочком, и в этот момент что-то в ней прорывается, мягко, не больно, непонятно. Течет на ковер струйка теплой воды. Расползается мокрое пятно.

— Ой, — хихикает Звездочка. — Ты чего?

Она беспомощно смотрит в темнеющий на глазах ковер:

— Не знаю.

— Что случилось?

Ирина, стремительная, резкая, оказывается рядом с Кариной на руках. Меняется в лице, ставит девочку на пол.

— Так. Это воды.

— Нет, — она глядит умоляюще, снизу вверх, как будто от этой женщины что-то зависит. — Рано еще. Я не…

Дети толпятся вокруг, все трое. От них исходит материальное, как атмосферный фронт, силовое поле густеющего, концентрированного любопытства. Карина негромко, остаточно шмыгает носом. Рыжий-Рыжий проглатывает какие-то рвущиеся наружу слова, прикусывает губу.

Ирина разворачивается к ним:

— Живо. Бегите к морю и найдите Марьяну. Скажите ей, что началось. Ну?!..

Их уже нет. Гулкий топот где-то вдали.

А ей не больно. Ей совершенно не больно, и даже меньше тянет спину, и даже легче дышать. Поддерживаемая Ириной под локоть, она встает, и в ту же секунду между ног обрушивается целый водопад, заливая все вокруг.

— Подстели что-нибудь, — отрывисто говорит Ирина. — Вот, полотенце возьми. Ложись.

Она послушно укладывается на кровать, на спину, потом поворачивается на бок, так удобнее и привычнее. Во всем теле, в сознании, в мыслях воцаряется дивная, безмятежная легкость: теперь все произойдет само собой, отдельно от нее, не требуя ответственности и решений. Это ощущение — как невесомая пена отхлынувшей волны, как тополиный пух. И удивительная, кристальная ясность, готовность воспринимать и осмысливать происходящее.

А я-то думала, что буду бояться.

— Схватки чувствуешь? — спрашивает Ирина. — Как начнется, считай вслух.

— Он жив, — говорю, потому что самое время сказать. — Рыжий.

Ирина вздрагивает. Смотрит.

— Девочка была там. Карина. Спроси, она расскажет. Там все хорошо. У них бассейн…

Схватка накатывает неожиданно, плавная и пологая, постепенно набирающая силу. Застигнутая врасплох, не успеваю вовремя начать отсчет и потому вступаю не с начала: шесть, семь, восемь… пятнадцать. Отпустило.

— Рыжий-Рыжий тоже недоношенный родился, — говорит Ирина. — И стремительные роды, буквально за пару часов. Не паникуй. Считай и дыши.

От ее предложения не паниковать становится смешно.

— Я же чувствовала, что это все неправда. Про глобальную катастрофу. Просто в мире каждый день где-нибудь случается… разное, и на месте никто ничего не знает наверняка. Очень легко обмануть. Вот у вас — как оно было?

— Поезд, — скороговоркой отвечает она. — Да… Никто ничего не знал. Пошла схватка? Дыши. Надо взять у них чистое белье для ребенка. И вскипятить воды. И простерилизовать ножницы хотя бы.

Когда проходит схватка, хочется спать. На те несколько минут, пока не пришла новая — но закрыть глаза, отключиться, отдохнуть. Наша промежуточная жизнь здесь, в пансионате, была точно такой же кратковременной передышкой. Еще чуть-чуть — и все станет как было. Вернется Рыжий, он жив, ему есть куда и к кому вернуться. Возвратится всё. И опять будет больно, но ничего, не слишком, как-нибудь можно перетерпеть. Главное — точно знаешь, что это не навсегда.

Порыв сквозняка, гулкий стук двери. Ирина вскакивает навстречу:

— Наконец-то!..

— Давно отошли воды? Схватки регулярные? Как часто?

Девичий голос наполняет комнату металлическим звоном, отдаваясь тремором во всех предметах. Марьяна говорит — как будто прицельными вибрациями звука безошибочно поражает мишени, одну за другой. Дрожит струна занавески над окном. Шевелятся подвески стеклянной люстры.

Ирина что-то отвечает, а боль наползает снова, уже ощутимая, бесспорная боль, утвердившаяся в правах. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…

— Не надо, — обрывает Марьяна. — Лучше возьмите к себе детей. И соберитесь, мы скоро идем.

— Куда?