Пансионат

— Кретин!!!

Она еще много чего имела ему сказать — и высказала, без запятых и падежей, чувствуя, как липкое и холодное пропитывает носки и джинсы внизу, а кроссовкам, разумеется, тут же настал абзац, ее зелененьким кроссовкам из осеннего каталога, сволочь, козел!!!.. Замолотила кулаками по его сгорбленной спине, а этот козел даже и не отреагировал, только молча боднулся острым локтем в пространство. Элька на всякий случай отскочила, все глубже и безнадежнее увязая в грязи.

К дороге поднимался под крутым углом поросший кустарником склон, на его проплешине их колеса вырыли извилистые бесформенные борозды. Там, наверху, одна за другой проносились машины, из этой ямы получалось разглядеть одни движущиеся колеса, смазанные от скорости, голова поворачивалась за ними сама собой, как на шарнире. И мы могли бы ехать сейчас дальше, если б не этот идиот. Какого, спрашивается, было просто не затормозить на обочине?!

Тем временем Гоша, матерясь, ломал какие-то палки, подкладывал их под колеса, и дураку было ясно, что его бурная деятельность не имеет ни малейшего смысла. Поймал затылком — у него всегда было дикое, звериное чутье — Элькин взгляд и рявкнул:

— Иди подтолкни!

Она огрызнулась, но подошла. Гоша прыгнул за руль, повернул ключ, машина зарычала и завибрировала на месте.

— Ну?!!

Элька уперлась обеими руками в багажник. Из-под бешено вертящихся колес летели брызги, комья грязи и мелкое древесное крошево, прицельно обстреливая ее узкие джинсы и серебристый пуховик без рукавов. Естественно, никто и не думал трогаться с места.

— Сам толкай! — заорала она, стараясь перекричать шум мотора. И добавила еще много всякого разного, чего Гоша, кажется, не услышал — а жаль, очень жаль!..

И вдруг она увидела всю эту картину как бы издалека, извне, будто заснятую скрытой камерой с вертолета или из космоса. Тупо, стремно, идиотски застрявшая машина в жидком болоте под самой трассой. Взъерошенная девчонка в дорогих и модных, но безнадежно изгвазданных шмотках по-муравьиному цепляется за багажник, видимо, чтоб не поскользнуться и не свалиться в грязь, не надеется же она и в самом деле хоть на миллиметр сдвинуть эту махину? И опухший, нечесанный-небритый, совершенно чужой безнадежный кретин за рулем. Какого черта?

Что я здесь делаю вообще?…

Она резко оттолкнула от себя заляпанный корпус (и вправду задрожавший от этого движения) и, ступая порывисто и широко, потопала вверх по склону, пока еще без всякого плана — ну, максимум в общих чертах: выбраться на трассу, перейти на ту сторону, проголосовать и вернуться домой. И плевать, что скажут девчонки на студии, в конце концов, все выходят замуж для того, чтоб рано или поздно развестить. Плевать, какими глазами посмотрит шеф, если она завтра возьмет да и выйдет на работу. А может, и не выходить, догулять свадебный отпуск до конца?… ну да там будем посмотреть. Главное — подальше от всего этого идиотизма, в который ее угораздило вляпаться, как в грязную лужу в кустах. Как можно дальше. Уже.

Гоша догнал ее посреди трассы, схватил за руку, рывком притянул к себе. Он орал что-то неразборчивое, половину его слов уносили за собой проносящиеся машины, половина тонула в визге тормозов, во множестве срабатывавших вокруг. Элька вырывалась, тоже что-то вопила в ответ, — а потом развернулась и таки съездила его по морде, процарапала ногтями, со всей злости и силы, оставив на небритой щеке кроваво-грязный след.

Космическая скрытая камера с ухмылкой фиксировала бессмысленные движения двух произвольно взятых человеческих точек на поверхности Земли.

(настоящее)

— Где ты был? — спрашивает Элька.

Ей пофиг, где он был. В окно между портьерами проникает серый недоношенный свет, и она не чувствует ровным счетом ничего, кроме досады, что проснулась в такую рань. Мог бы торчать там и до сих пор, а не заявляться в пять утра и будить. Козел.

— Подвинься, — говорит Гоша, швыряет на пол свитер и тянет на себя одеяло. — Спать хочу.

От него несет сигаретным перегаром и сыростью. Странно, что не чужой бабой; а может, и бабой тоже, просто Эльке со сна лень принюхиваться и вникать. Но сон расходится кругами по воде, и на четвертом этаже как раз угнездились две проститутки, ничего так, молоденькие, стервы, а ей уже двадцать семь… Она поворачивается на бок и приподнимается на локте, накручивая себя натужно, будто схваченную ржавчиной пружину старого механизма. Где ты шлялся, сволочь?! Ну?!..

Гоша уже дрыхнет, запрокинув голову мимо подушки. У него хищный профиль полудохлого коршуна, мерно подергивается кадык, из полуоткрытого рта вырывается храп, а глаза под выпуклыми пергаментными веками продолжают воровато бегать туда-сюда. Мой мужчина, какой уж есть, и другого больше не будет. Вообще никогда больше не будет ничего другого.

Между сдвинутыми кроватями образовалась косая щель, провалился край одеяла и застряла Гошина пятка в неснятом носке. Элька порывисто встает, хватается поудобнее за спинку своей половины, упирается, налегает всей тяжестью и со скрежетом, сминая коврик на полу, отодвигает кровать к стене. Вот так. И нечего.