Пансионат

На берегу мужчина подходит к синему пакету, садится на корточки, достает большое полотенце (точно такое же, как у них в ванной) и, выпрямившись, начинает растираться наискосок. Рельефные мускулы, ни грамма лишнего веса, даже, пожалуй, слишком худощавый — как раз в Элькином вкусе. Он разворачивается так, что члена уже не видно, а жаль. Потом наклоняется, вынимает из пакета и встряхивает странное одеяние, этакую этническую серую хламиду. Только теперь Элька его и узнает: ряженый, ролевик.

— Не хотите ли искупаться, высокородная леди?

Она вздрагивает. Вот черт, наверное, он с самого начала ее заметил.

— Вода великолепная, как для этого времени года. Градусов восемнадцать.

Набросив хламиду, не доходящую ему до колен, он сразу становится долговязым, тонконогим и смешным. Особенно когда начинает, прыгая на одной ноге, влезать в узкие и разноцветные красно-синие штаны.

— Сколько-сколько?

Поверх серой хламиды он надевает то ли рубаху, то ли куртку с широким, тоже красно-синим воротником. Подбирает с гальки мокрое полотенце, кидает в пакет и протопав по гальке, вспрыгивает на набережную, придержавшись за сломанный парапет. Выпрямляется и подмигивает:

— Понимаю. Ну, давайте тогда просто пройдемся по парку. Я Тим Среброголосый, менестрель.

Чего?… а, ну да. Она ступает ему навстречу:

— Элла.

— Музыкальное имя. Я непременно сложу о вас балладу…

Она не достает ему до плеча и никак не может попасть в такт слишком широких шагов. Они идут вдоль моря по голым растрескавшимся плитам, дождь припускает сильнее, укрыться здесь негде, да еще и приходится все время запрокидывать голову — но ему, Тиму, все равно. Он вообще, кажется, из тех, кого мало что волнует в этой жизни. У него есть какая-то своя, другая, придуманная; Элька никогда в упор не понимала подобных вещей, ну да у каждого свои тараканы. Зато с ним легко. Легко и весело, как будто ничего особенного не произошло и не происходит.

Они болтают обо всем на свете. Вычурные старомодные понты постепенно пропадают из его речи, и становится совсем здорово, как будто они знакомы сто лет. Эльке нравятся такие парни. Гоша когда-то раньше тоже был такой (ну да, они же оба музыканты, оно у них, наверное, в крови); но ту прежнюю необязательную легкость жизни будто выдернули из него вместе с хребтом — после того, что случилось. Остался тяжелый, мрачный пофигизм, а это далеко не одно и то же.

И черт с ним.

Набережная кончается. Бесформенным нагромождением бетонных плит и ржавой решеткой, перекрученной проволокой и гнутой арматурой, зависшей над морем растопыренными прутьями, похожими на спицы поломанного зонтика. Элька подходит к решетке вплотную и заглядывает сквозь нее, приподнявшись на цыпочки. Там, дальше — точно такая же набережная. Только уже без волнорезов и почти без остатков парапета.

Тим заглядывает тоже, присвистывает, разворачивается:

— Ну что, я предлагаю назад по парку. Тут метров за десять лестница была наверх. Ага?

Элька окидывает с ног до головы его высоченную фигуру:

— А ты бы мог перелезть? Туда?

Он пожимает плечами.

— Ну. А что там делать?

— Посмотреть.

— Да мне и отсюда все видно. Хочешь, и тебе покажу?

Она не успевает ничего ответить, как вдруг взмывает в воздух — высоко, будто на экстремальном аттракционе, подхваченная за талию в кольцо длинных и сильных музыкальных пальцев, и взмахивает руками для равновесия, и тамошний, внешний горизонт раскрывается перед ней во всю необозримую ширь, — и раз увидев такое, уже нельзя никогда-никогда поверить, будто выживший мир умещается в тесных границах пансионата. Это все неправда, выход существует, и дело за малым: мужчиной, который сумеет его отыскать.

— Тим!!!

Элька мгновенно, как на скоростном лифте, оказывается на земле. Оборачивается и видит, как по набережной бежит, тяжело топая и покачиваясь, коренастая барышня в коротенькой холщовой хламиде, обшитой мокрым мехом.

Менестрель вздыхает и говорит с усталой улыбкой:

— Рысь.

№ 27, полулюкс, южный

(в прошедшем времени)

— Не вижу, почему бы высокородным…

— Пес, тебе, кажется, хватит… ай!!! Пусти! Ну Тим, скажи ему!

Автобус тряхнуло, и Пес повалился на Контессу, она завизжала и чуть было не выпала в проход, Тим едва успел перехватить сзади ее предплечье, мягкое и пухлое под шершавым бархатом. Сразу же почувствовал на локте пальцы Белоры: так берутся невзначай за рукоять меча, чтобы продемонстрировать расстановку сил. Тим выпрямился, и она тут же прильнула головой к его плечу, заерзала, будто устраиваясь поудобнее на ночлег. Тим зевнул тоже. Они тряслись в этом дребезжащем, провонявшем соляркой автобусе с пяти утра, и уже и вправду клонило в сон.

— Долго еще? — спросила впереди Контесса.

— Часа два, — отозвался Тим. — Ну, два с половиной.

— Абзац, — простонала Белора. — Только я не понимаю, какого мы вообще?…

— Бабло, — рассудительно изрек Пес.