Папа Жора

– Оставь, сами справимся.  

Недоверчиво покосившись, тетя Даша все же уступила. Зачесала набок Аллочке челку, стянула резинкой хвостик. Ушла, пообещав на днях навестить. Вскоре ушел и папа.

Вернулся поздно вечером. Пьяный. Сидел за столом, наливал в стакан из принесенной бутылки что-то вонючее и пил. Аллочка, одетая, лежала в кресле и молча смотрела на него. 

                                           6

Теперь каждый день я учусь красиво писать, вывожу на бумаге буквы. 

Мама и бабушка – на кухне. Готовят обед. Через открытую дверь долетает запах зеленого борща, на сковородке в шкварках жарится лук.

– Попробуй, готов? Теперь добавь лимонной кислоты, – руководит бабушка. – Брось петрушку и укроп. Накрывай крышкой, чтобы аромат был покрепче. Выключай. 

– Надо Ваське что-нибудь занести, пусть Аллу покормит. Бог знает, что они там едят, – говорит мама. – Смотри, Семен! Так рано? Что-то случилось?

К дому на всех скоростях мчится папа. В черных промасленных штанах и залатанной рубашке. Лицо его сияет. Влетает в дверь, резко тормозит в центре кухни и восклицает:

– Дали! Дали квартиру!

Тарелка падает из маминых рук на пол и разбивается вдребезги. 

– Седьмой этаж! Сорок вторая квартира! – папа триумфально потрясает кулаками в воздухе. 

– Ура! – мама бросается к нему на шею, обнимает, целует  в губы. 

Я тоже подпрыгиваю и подбегаю к родителям. Бабушка онемела, стоит, раскрыв рот.

– Утром вызвал директор, – рассказывает папа. – «Так мол, Cемен, и так, по заводу ходят слухи, что якобы я евреям квартиры не даю. Все это вранье. Получишь ты квартиру. Двухкомнатную. К концу сентября можете въезжать. Пятьдесят часов отработаешь – там осталось еще кое-что доделать и убрать». Я уже там был. Поднялся на седьмой этаж и вошел. В нашу квартиру!

– А как же мама будет подниматься на седьмой этаж?

– Там же лифт! – ликует папа. – И паркет! И балкон!

– И эмалированная ванна? – спрашиваю я.

– Да!

Бабушка улыбается и бормочет под нос:

– Десять рублей. Хорошо, что я тогда дала ему десять, а не пять…

– Мама, что ты там шепчешь?

– Теща, какая теперь жизнь начнется! – папа подлетает к бабушке, подхватывает ее и начинает кружить. Они делают несколько кругов, бабушка отходит, рассмеявшись. Приглаживает волосы.

– Семен, ты обедал? – спрашивает мама.

– Когда же я мог обедать?

– На, быстро поешь, борщ как раз сварился.

Папа энергично, по-рабочему потирает руки, моется и садится к столу. Мама подносит ему дымящуюся тарелку зеленого борща. Отец быстро проглатывает одну ложку за другой. Вскоре ложка, звякнув, падает в пустую тарелку. Папа вытирает ладонью губы, смотрит на часы (отличный результат!).

– Надо бежать.

– Запей компотом, – перед ним появляется кружка. 

– А ведь эта квартира Рыжицкого… –  в задумчивости вдруг произносит бабушка.  

Все замолкают. Словно оглушенная, мама втягивает голову в плечи. Помрачнев, папа ставит кружку на стол:    

– Эх, такая она, наша жизнь...

Глава четвертая

1 

Еще вчера вечером во дворе было шумно и весело, а сегодня утром – первого сентября – тихо и пусто. Только Туз гоняет воробьев. С недавних пор Туз – мой спаситель: я беру с собой котлету «на вынос», обещая съесть, и отдаю ее Тузу. 

Во дворе один Маслянский. Сидит, как статуя, возле широкого кресла с потертой черной кожей. На подстилке разложены инструменты. Маслянский вытащил из-за уха папиросу, продул, прикурил. Прищурившись, глядит на кресло, любовно так. Через пару минут набросится на кресло – и затрещит по всем швам старая кожа. 

– Что, не пошел в школу? – спрашивает он.

– Не-а. Мы новую квартиру получили, скоро переезжаем. Родители решили, что я еще год побуду дома.

– Понятно. 

– А правда, что ты в войну живых немцев видел? Они очень страшные?

– Немцы-то? Немцы не очень.

– Они же людей убивали!

– Немцы не убивали. Убивали фашисты и полицаи, – Маслянский закашлялся, прижал кулак ко рту. Весь как-то съежился.

– Мама говорит, что тебе нельзя курить. У тебя легкие слабые. 

Он кивнул головой: мол, согласен, доктор.

– Мне бабушка рассказывала, что тебя от гитлеровцев священник прятал.  

– Раз бабушка говорит, значит, так оно и было. Отец Алексей Глаголев. Запомнил?

– А почему же этот Глаголев моих дедов не спрятал? Даже медалей нет, чтобы ими поиграть…    

Маслянский вздохнул, повертел в костлявых пальцах потухшую папиросу, словно задумался о чем-то. 

– Хотел, но не смог. Он был один, а фашистов много.

– Как ты думаешь? – я пододвинулся к нему поближе. – Если ребенок плохо ест, его за это могут в тюрьму забрать?   

Маслянский почесал свою лысую голову:

– Что, совсем ничего не ест?

– Ты что? Тогда бы я умер от голода. Я ем мороженое, груши в компоте. Но бульон, понимаешь, не могу. А мама говорит, что я доиграюсь – и за мной придет милиционер.

– Да, с милицией шутить не надо, лучше ешь бульон... Ну что, приступим-с, – бросив окурок в жестяную банку, Маслянский потер руки.

Пощупал обшивку кресла, похлопал его по бокам. Взял кусачки и выдернул первый гвоздик:

– Не сердитесь, мадам, придется вам недолго побыть неглиже. Зато, какой наряд мы вам предложим – царский: черная кожа, только с магазина, золотые пуговички-«двоечки», – слово джентльмена.